Тогда, в дождь

— Убрано, убрано… постель свежая… ночевала оперная солистка из Вильнюса… Если попахивает самую малость духами «Красный мак», не взыщи, Ауримас…

— Духами? — Соната наморщила нос. — Духами оперной солистки…

— Проветривали целый день, дурочка ты, — свысока улыбнулась Лейшене. — Веди, веди… скоро час ночи…

Соната схватила Ауримаса за руку и едва ли не силком потащила на второй этаж. Она опять повеселела, как всегда, когда они оставались вдвоем, ей нравилось, что она может сама, без чьей-либо помощи, услужить Ауримасу; она тут же распахнула настежь окно, перестелила постель, взбила подушки, на которых красовались новые наволочки; управившись с этим занятием, она протянула руки Ауримасу.

— Спокойной ночи, — сказал Ауримас, в мыслях своих он был далеко.

— И только? — спросила она.

— Что?

— Я думала, мы поговорим… Вот видишь, взяла и сказала маме все… пусть не думает, что от нас так легко избавиться… тем более что она может… есть на что…

— Ах, потом, Соната, — вздохнул Ауримас; он вдруг почувствовал себя безмерно усталым. — Неужели тебе ни до чего больше дела нет, только бы…

— Как — ни до чего, — возразила она и подарила ему лучезарную, манящую улыбку. — Например, меня интересует, кто поцелует меня на ночь.

— Патанатом Швегжда, — ответил Ауримас. — Самый симпатичный у вас. А то и Даубарас…

Соната сняла свои руки с его плеч и потрясенно отпрянула.

— Даубарас! — повторила она. — Ты говоришь — Даубарас? А почему бы и нет… он, между прочим, очень даже ничего…

Она повернулась и ушла, оскорбленная; да еще дверью хлопнула; по коридору прокатилось эхо.

Ауримас немного постоял, выжидая, когда смолкнет эхо, потом зачем-то глянул в зеркало, где чуть наклонно отражалась вся комната — кровать, письменный стол, абажуры, — по-стариковски сдвинул брови и тоже вышел в коридор.

XI

Откровенно говоря, так бывало часто — мы гуляли или допоздна пропадали на танцах, я провожал Сонату домой, она предлагала зайти посидеть, потом я собирался домой, на Крантялис, да так и не уходил, Лейшисы не отпускали: до «поместья» Глуоснисов неблизко, к тому же путь лежит через глинистые косогоры, поросшие кустарниками, через прибрежные луга и пустыри, — да там не только пальто или костюма, там и головы лишиться можно; бывало, и шальной выстрел грянет; ночлег в гостинице был сущим спасением для комсомольского активиста, безоружного, не имеющего пристанища в городе, а уж роскошь просто неслыханная — я бы и мечтать не смел, чтобы гостиничные горничные стелили мне чистое белье, нет, вы только подумайте! И тем не менее, оставаясь на ночь у Лейшисов, я всегда чувствовал себя так, словно угодил за решетку, в одиночную камеру, — несмотря на свежее белье, чистоту и уют, письменный стол, ковры, ослепительно белый кафель в ванной, картины на стенах; впечатление это усугублялось и тем, что Соната иногда запирала меня со стороны коридора на ключ — неужели затем, чтобы не сбежал или чтобы меня не похитили? — для нее я, очевидно, был в некотором роде сокровищем; сегодня она не сочла нужным это сделать. То, что она забыла запереть меня или хотя бы оставить ключ, чтобы я мог закрыться изнутри, опять-таки свидетельствовало о том, что бедняжка не на шутку рассердилась; любопытно, что она скажет утром, когда хочешь не хочешь придется сойтись за столом в номере у Лейшисов (а ведь это выглядит весьма по-семейному — эти утренние примирительные встречи и кофе вчетвером); или вдруг завтра этого не будет?

Не будет, не будет, подумал я, мрачно озираясь в пустом, пропахшем паркетной мастикой коридоре; утром меня здесь не будет, прощай, Соната, меня ждет бабушка; домой. Домой, на Крантялис, хоть там и нет мягкой постели, белоснежной наволочки; нет там и туалетной комнаты, выложенной ослепительно белым кафелем; нет ковров; но нет и пытливых взглядов этой бравой троицы по утрам, — будто после очередной ночевки в гостинице я должен подписать некий вексель — возможно, обещать жениться на Сонате; там, у бабушки, нет и администратора, который готов в любой момент услужливо вручить ключи от номера Лейшисов, — разумеется, перед тем понимающе заглянуть в глаза, — нет и портье, подчеркнуто старательно придерживающего дверь, когда я вхожу (еще бы — будущий Лейшихин зять!); до чего все это осточертело!

Я повернул к лестнице.

— Алло, Глуоснис! Стой! — услышал я и похолодел. — Какими судьбами, дружище?

Я оглянулся и увидел Даубараса: с небольшим желтым чемоданчиком он выходил из «правительственного» номера; на его лице я заметил некоторое смущение.

— Я? — пожал я плечами. — С луны свалился. Да через трубу!

— Что ж, если это — государственная тайна… — он поправил на голове шляпу, которая слегка сползала ему на лоб.

— Навещал друзей.

— В гостинице?

— Именно. Разве в гостинице не бывает друзей?

— А-а… — протянул он. — В самом деле, почему бы нет? — он взглянул на меня — по моему, чересчур уж пристально и лукаво; меня передернуло. — А теперь куда?

— Домой.

— На Крантялис? Автобусы ведь уже не ходят.

— А мы пешочком.

— Не боишься?

— Чего мне бояться? — я пожал плечами. — Всего пугаться — этак и носа на улицу не высунешь…