Токеа и Белая Роза

Капитану, изучившему характер народа, среди которого он жил, было отчего призадуматься. Зловещая тишина, стоявшая вот уже несколько месяцев, не предвещала ничего хорошего. События минувшей ночи стали первым сигналом и совсем лишили его покоя.

2

Первые лучи солнца застали Коупленда за приготовлениями в дорогу. Он надел штаны, отыскал свои мокасины, приладил к правой ноге ржавую шпору и сел, наконец, основательно подзакусить.

— Томбу пошли к ирокезам, пусть отвезет шкуры. Ик-Ван пусть пойдет вниз, к испанцам, он обещал хорошенько их потрясти. Ночью, если я к этому времени не вернусь, держите ухо востро. Надеюсь, депутат-агент[5] на месте. Только бы застать его.

— Когда же ты вернешься? — спросила жена.

— Если бы я знал! Может, пробуду в верховьях денек-другой. Не вернусь через два дня, ступай к ирокезам. Ты знаешь, они взбунтовались в Пенсильвании против старика Адамса[6]. Черт бы побрал этого тори[7]. Если пронюхают краснокожие, будь уверена, они сумеют воспользоваться заварушкой. И тогда уж доберутся до нас. На ногу они легки. Нам тоже надо шевелиться, а то через неделю у них в вигваме будут висеть наши скальпы.

Свое наставление он договаривал уже на ходу, снимая со стены увесистый бич, которым однажды опрокинул лань. Затем он сунул в карман камзола массивный пистолет и через полминуты уже был в седле.

Дорога — или, скорее, тропа — вела к жилищу депутата-агента капитана Маклеллана и поначалу почти терялась в еловом лесу. Земля была покрыта тонким слоем снега, выпавшего после бури. Глубокая тишина, стройные черные стволы с темно-зелеными ветвями, белые клочья на них, вспыхивающие миллионом бриллиантовых искр в лучах восходящего солнца, легкий морозец, чуть покусывающий кожу, — все это настраивало путника на спокойный лад. Он даже несколько ослабил поводья, но мысли его все еще были заняты ночным визитом.

Так ехал он не один час. Плоскогорье незаметно перешло в широкую долину. В просветах ветвей там и сям замелькали рубленые строеньица. К ним примыкали картофельные поля и табачные плантации.

Капитан Коупленд подъезжал к Окони. На живописных берегах еще чаще попадались поселения индейцев. Хижины здесь отличались сравнительно большими размерами, были окружены надворными постройками и клиньями возделанной пашни. Встречались даже фруктовые сады. Озирая эти маленькие хозяйства, капитан Коупленд нахмурился.

«Дернул же черт этого полковника Хокинса привести к индейцам плотников, кузнецов, ткачей и прочих. Он что? Хочет краснокожих дьяволов здесь укоренить? А ведь на то похоже, будь он неладен! Они имеют сносные жилища и ковыряются в земле, как свободные люди. Даже коноплю сеют».

Взгляд его задержался на полоске какого-то огорода, где несколько девочек весело размахивали у костра охапками конопли.

«Скоро, чего доброго, научатся виски гнать! Ну, тут уж вы хватили через край, полковник!.. Поживем — увидим. Краснокожий останется краснокожим. Скорее я своего негра отмою добела, чем эти подлые души станут порядочными людьми».

Читатель, вероятно, уже догадался, что взгляды капитана Коупленда значительно расходились с филантропическими устремлениями полковника Хокинса. И надобно заметить, что взгляды эти начинали прививаться не только в среде скупщиков, но и в массе всего белого населения южных штатов. Уже в те давние времена вошло в обычай враждебно коситься на законных владельцев этой земли, третировать их как человеческие отбросы и уповать на скорое от них избавление. Господствовало упорное нежелание признавать их успехи в земледелии и ремеслах именно потому, что индейцы собирались узаконить свое проживание на исконной земле.

Капитан придерживался общего мнения, которое довольно точно отражало интересы белых пришельцев. Полковник Хокинс, естественно, не мог возбудить симпатий человека, в натуре которого доброе уживалось с дурным, а дурное проявлялось и в ненависти к краснокожей расе. Индеец, по его словам, был ему противнее хорька.

Миновав примерно двадцать миль пути, он въехал на покатый склон, с которого, если оглянуться, открывался широкий обзор долины. Капитан еще раз бросил взгляд на великолепный ландшафт, как бы укрепляя себя в своем ожесточении, пришпорил коня и пустил его галопом через густой кустарник. Раскидистые ветви хлестали по лицу. В который раз стряхивал он с себя снег, осыпавшийся с кустов, как вдруг уловил шорох, не на шутку его настороживший. Он замер: взгляд его серых глаз скользнул по зарослям лавра, и конь попятился. Одной рукой капитан нащупывал пистолет, другой, сжимая бич, готовился нанести удар притаившемуся недругу.

«Бьюсь об заклад, они напали на мой след. Какого черта я не выехал вчера?»

Он явно опоздал. Едва успел капитан договорить последние слова, как ветви раздвинулись, и перед ним выросла поистине великанская фигура. Конь резко отпрянул, и всадник чуть не вылетел из седла. На его пути стоял вчерашний гость — вождь индейцев. Голова его была все еще перевязана платком, закрывающим один глаз, в то время как другой, до жути неподвижный, с уничтожающим презрением уставился на капитана.