Толчок к размышлению

А в 30-е годы, как рассказывают, по причине напряженных отношений с кинематографическим наркомом (министром) Борисом Шумяцким, Эйзенштейн не отказал себе в удовольствии наклеить его фотографию на дно унитаза. Кстати, когда Шумяцкий предложил Эйзенштейну снять что-нибудь из классики, тот с готовностью согласился. Сказал, есть замечательное произведение, запрещенное проклятой царской цензурой - называется "Лука". Прекрасный может получиться фильм. Шумяцкий тут же велел запросить "Луку" из Ленинской библиотеки... Когда наркому объяснили, что это за произведение, как оно полностью называется и по какой такой причине было запрещено, улучшению его отношений с Эйзенштейном это не поспособствовало.

Еще одна кинематографическая история. Слышал её от Люции Людвиковны Охрименко, одного из лучших вторых режиссеров "Мосфильма" в золотые его времена. Передаю её рассказ, увы, с неизбежной потерей роскошных красочных деталей - слишком уж давно это слышано.

Итак, работала она с Юткевичем на фильме "Ленин в Польше". Снимали, соответственно, в Польше. Как-то во время съемки Штраух, игравший Ленина, захотел писать. Ну захотел и захотел - дело обычное. Но снимали на летном поле аэродрома. Вокруг - ни кустика. Укрыться негде. К тому же сильнющий ветер. Все предлагавшиеся простодушные варианты Штраух отвергал. То ли стеснялся (в группе полно женщин), то ли слишком глубоко вошел в великий образ. Тем более он в полном гриме и костюме, а грим сложный и долгий - так что заниматься этим нецарским делом все-таки предстояло в полном обличье великого вождя.

Наконец, придумали. Посадили Штрауха (а с ним и Юткевича) в машину и повезли к одинокому дому, километра за полтора. Послали администратора переговорить с жильцами. Тот поднялся на второй этаж, объяснил владелице квартиры деликатность и ответственность момента, попросил для актера разрешения воспользоваться удобствами и ещё очень, очень попросил: пусть, когда Штраух будет входить и выходить, никто из комнат не выглядывает чтоб не подпортить творческого самочувствия актера перед ответственной съемкой. Все было позволено и обещано.

Штраух поднялся в квартиру. Действительно, все её обитатели попрятались, и актер как бы никем не видимый прошествовал в туалет. Но уже когда он выходил, из всех дверей торчали головы, а на лестнице из всех квартир вывалили жильцы и, свесившись сверху, задрав шеи снизу, в безмолвной тишине провожали его взглядами.

- Ну чего они не видели? - сказал Штраух, садясь в машину. - Ну, человек захотел пописать...

- Памятники не писают, - глядя через непроницаемо темные очки, бесстрастно ответил Юткевич.

Ох, сколько в нашем кино было этих неписающих памятников!

Юткевич остался в памяти современников (за потомков не ручаюсь) ещё и своими культурными контактами с Францией. После приезда в СССР Ива Монтана, о пребывании которого Юткевич снял фильм, по Москве ходила в списках сатирическая поэма за подписью Иоанн Московский, свидетельствовавшая о неприятии рядовым обывателем завезенных из Франции сортирных новаций. Вот соответствующие строки:

В семье Юткевича волненье

В сортир проводят синий свет.

И домработница на кошку

Кричит: "Не писай на паркет!"

Видите, до чего дошло! И свет синий. И на паркет писать не надо.

Владимир Наумов описывает в своих воспоминаниях драматические коллизии, вершившиеся в момент встречи руководителей ПиПа (Партии и Правительства) во главе с Хрущевым и творческой интеллигенции страны в Доме приемов на Ленинских горах. В те судьбоносные дни стоял вопрос о слиянии Союза кинематографистов с другими союзами, то есть практически о его уничтожении. Пырьев, председатель киносоюза, нюхом чувствовал, что эта встреча - шанс спасти союз. Надо только улучить момент - по-свойски переговорить с Никитой. За время обеда попытка завести разговор не удалась. Но наступил перерыв...

"Поскольку обед длился долго, в перерыве все отправились справлять естественные потребности. Общий большой туалет (условно назову его демократическим) располагался ниже этажом (насколько память мне не изменяет). А прямо у выхода из дверей президиума для самого высокого начальства был маленький туалетик, по солдатской терминологии, на три "очка".

Пырьев был завсегдатай таких правительственных мест. Мы-то с Аловым впервые туда попали, а он, как царь и бог, знал все тонкости этикета и протокола. Знал и то, что этот крошечный туалетик не для простых смертных, но, видимо, желая наказать меня за нерасторопность в выполнении его поручения (занять место за столом поближе к Хрущеву), решил сделать "подлянку". Говорит: "Ссать хотите? Идите сюда". И подвел нас с Аловым к правительственному туалету.