Толедский собор

– Позовите. А вы будете присутствовать при нашемъ объясненіи?

– Нтъ. Я вдь или расплачусь, или брошусь на него съ кулаками. Ты лучше сумешь уговорить его одинъ. Теб вдь Богъ далъ даръ слова – жаль, что ты такъ плохо воспользовался имъ въ жизни.

Старуха ушла, и Габріэль ждалъ брата боле получаса среди тишины собора. Верхній монастырь былъ еще боле угрюмъ, чмъ всегда и не слышно было даже дтской возни и смха. Наконецъ Эстабанъ явился…

– Что такое, Габріэль?- тревожно спросилъ онъ.- Что случилось? Тетя Томаса позвала меня къ теб. Ужъ не боленъ ли ты?

– Нтъ, Эстабанъ, садись, успокойся.

Эстабанъ слъ и съ тревогой поглядлъ на брата. Его серьезный видъ и долгое молчаніе, прежде чмъ онъ заговорилъ, сильно его обезпокоили.

– Да говори же, наконецъ!- сказалъ онъ.- Мн становится страшно.

– Послушай, братъ,- началъ Габріэль:- я до сихъ поръ не говорилъ съ тобой о тайн твоей жизни. Ты сказалъ мн, что твоя дочь умерла, и я тебя не разспрашивалъ. Правда вдь, что я до сихъ поръ не растравлялъ твои раны?

– Да, конечно. Но зачмъ ты это теперь вспоминаешь?- спросилъ Эстабанъ.- Зачмъ говорить о томъ, что мн такъ больно?

– Эстабанъ, выслушай меня спокойно и не упирайся въ предразсудкахъ нашихъ предковъ. Будь разумнымъ человкомъ. Мы сь тобой люди разной вры. Я не говорю о религіи, а только о взглядахъ на жизнь. Для тебя семья – дло божеское, а по-моему семья создана людьми въ силу потребностей рода. Ты осуждаешь прегршившаго противъ закона семьи, предаешь его забвенію, а я прощаю его слабости. Мы разно понимаемъ честь. Ты знаешь только кастильскую честь, жестокую и неумолимую, очень театральную. Она основана не на истинныхъ чувствахъ, а на страх передъ тмъ, что скажутъ другіе, на желаніи рисоваться передъ другими… Прелюбодйная жена заслуживаетъ смерти, убжавшая дочь предается забвенію. Вотъ ваше евангеліе. А я такъ полагаю, что жену, забывшую свой долгъ, слдуетъ забыть, а дочь, ушедшую изъ дому, нужно вернуть любовью, нжностью и прощеніемъ. Послушай, Эстабанъ: насъ раздляютъ наши убжденія; между нами лежатъ цлые вка. Но ты мой братъ, ты любишь меня и знаешь, что я люблю тебя и чту память родителей. Во имя всего этого, я говорю теб, что ты долженъ опомниться; пора отказаться отъ ложнаго пониманія чести,- пора вспомнить про дочь, которая тяжко страдаетъ. Ты – такой добрый, ты пріютилъ меня въ тяжелую минуту жизни,- какъ же ты можешь спасать людей, не думая о твоей потерянной дочери? Ты не знаешь, не умираетъ ли она съ голоду, въ то время какъ ты шь? Можетъ быть, она лежитъ въ больниц въ то время, какъ ты живешь въ дом твоихъ отцовъ…

Лицо Эстабана становилось все боле и боле мрачнымъ.

– Вс твои старанія напрасны, Габріэль,- отвтилъ онъ наконецъ.- He говори мн о ней: она разбила мою жизнь, она опозорила семью, которая цлыми вками была гордостью собора и строгостью своей добродтели внушала уваженіе всмъ каноникамъ и даже архіепископамъ. А изъ-за моей дочери мы вс сдлались предметомъ насмшекъ, позорныхъ сожалній. Сколько я выстрадалъ, какъ часто рыдалъ отъ бшенства, посл того какъ слышалъ шушуканья за моей спиной. Бдная моя жена умерла отъ стыда. А ты требуешь, чтобы я это забылъ!… Нтъ, Габріэль, я иначе понимаю честь: я хочу жить не стыдясь, глядть людямъ въ глаза, спать, не боясь очей покойнаго отца. Его взглядъ преслдовалъ бы меня, если бы подъ моимъ кровомъ жила моя потерянная дочь. Молю тебя, братъ, во имя нашей любви, не говори мн объ этомъ… У тебя отравлена душа ядомъ опасныхъ ученій. Ты не только въ Бога не вруешь, но и про честь забылъ.

– Однако,- возразилъ Габріэль,- ваша религія учитъ, что дти – даръ Божій. Какъ же ты отверіаешь этотъ даръ при первомъ огорченіи отъ дочери? Нтъ, Эстабанъ, любовь къ дтямъ – первый величайшій долгь. Дти продолжаютъ наше существованіе, они даютъ намъ безсмертіе. Забывать дтей, отказывать имъ въ помощи – значитъ отказаться отъ жизни посл смерти.

– Ты не убдишь меня, Габріэль,- отвтилъ Эстабанъ.- He хочу, не хочу!

– Повторяю теб: то, что ты длаешь – возмутительно. Если ты держишься устарлаго понятія о чести, требующаго расплаты за позоръ кровью, почему же ты не отыскалъ соблазнителя твоей дочери и не убилъ его, какъ отцы въ старыхъ мелодрамахъ? Но ты миролюбивый человкъ и не научился убивать ближнихъ, а онъ привыкъ обращаться съ оружіемъ. А если бы ты вздумалъ другими средствами мстить ему, его семья уничтожила бы тебя, Ты изъ чувства самосохраненія отказался отъ мести и обрушилъ свой гнвъ на несчастную жертву…

Эстабанъ упорно стоялъ на своемъ.

– Ты меня не убдишь,- говорилъ онъ,- я не хочу тебя слушать. Она меня бросила, и я ее бросаю.