Толкин

Оставил дома Джонс жену и утром, вставши рано,
Отправился к Харрумским холмам, к границе Афганистана,
Чтоб засесть с гелиографом в горах, но, прежде чем уйти,
он объяснил жене весь код и как его найти.

Мудрость ему даровала любовь, ей природа дала красоту,
Связали Амур и Аполлон гелиографом эту чету.
Чуть свет, на Харрумских холмах мерцали зеркала,
И до самого вечера проповедь по долам и весям шла.

Он ей велел беречься разодетых в пурпур юнцов,
А также отеческой ласки вкрадчивых стариков,
Особенное же беспокойство бедному Джонсу внушал
Снежноволосый Лотарио — Бэнгс, боевой генерал…^[116]

А еще — сигнальные ракеты, полевые телефоны, работа с почтовыми голубями. Все это оказалось очень ко времени — полк, в котором служил Толкин, получил приказ передислоцироваться во Францию.

Узнав об этом, Рональд и Эдит решили пожениться. Ему было двадцать четыре, ей — двадцать семь. У Эдит был свой небольшой счет в банке, у Рональда — лейтенантское жалованье и такие же небольшие (действительно небольшие) личные сбережения. Напечатав в оксфордском издательстве «Блэкуэллз» стихотворение «Шаги гоблинов» (в альманахе «Оксфордская поэзия»), Толкин почему-то решил, что в будущем вполне сможет поддерживать семью доходами от стихов — вечная и наивная надежда всех поэтов.

К сожалению, жизнь определяли не эльфы, а гоблины.

Их тяжелая поступь уже несколько лет потрясала страны Европы.

Отец Фрэнсис предложил Рональду и Эдит обвенчаться в старой церкви Бирмингемского оратория, но они уже успели договориться с католическим собором в Уорике. Там 22 марта 1916 года их и обвенчал отец Мерфи. Долгожданное и прекрасное событие, но Эдит ждал весьма неприятный сюрприз. Она как-то забыла о том, что при записи в метрическую книгу ей придется указать имя отца. А она ведь никогда не говорила Рональду о том, что не знает своего отца, что она — незаконнорожденная! В растерянности Эдит вписала в нужную графу имя своего дяди Фредерика Брэтта, но другая графа — «Общественное положение или профессия отца» — так и осталась незаполненной.

«Мне кажется, дорогая моя женушка, — сказал на это Рональд, — из-за всей этой чепухи я только нежнее и сильнее люблю тебя».

И добавил: «Господь милостив, положимся на Господа».

Глава пятая СТАНОВЛЕНИЕ ДОНА

Забрызганы кровью окопы, преет листва у ног.
Ни с места! Два влево — пропасть, полфута вправо — гроб.
Под свист осколков на скользком гребне, под пуль перезвон в камнях,
Съезжаем в полночь по мокрому щебню тридцать первого декабря.
Здесь в новый год ни вьюг, ни метелей, ни звонкого хрусталя.
Вот оно — страшное ущелье, которое надо взять.
Здесь в липкой жаре живые и трупы, проклятье и хрип больных,
здесь надо плотно стискивать зубы, чтобы не стать чумным.
Слушайте, эй! Под стон патефонов ждущие новый год,
может на время не прочь вы попробовать наш комфорт?
В наше «тепло» от вашей «стужи», от пламени люстр — сюда,
хлебнуть глоток из болотной лужи, где розовая вода?
Вы, джентльмены, под визг медяшек не слышите стук костей?
Может, хотите «мальчиков наших» посмотреть?
Нет, вы не придете, мы это знаем. Так вот, мы решили тут —
неплохо бы из нашего «рая» к вам сейчас заглянуть.
Шпорами прозвенеть по залу и, ничего не сказав,
швырнуть на ваши коктейли грязный солдатский рюкзак.
Выслушать ваше мнение, захлопнуть раскрытые рты.
Пусть и у вас мгновение побудет «веяние войны».

Редьярд Киплинг[117]

1