Только бы не

Таль действительно хотел помочь, но, столкнувшись с правдой, потерял ориентацию. Настолько, что до боли сжимает моё плечо и смотрит беспомощным, почти детским взглядом. Он надеется, что я помогу ему справиться с его собственной реакцией на моё прошлое.

Мужчина, в котором я ищу спасение, ждёт помощи от меня.

И тогда я просыпаюсь от гипноза, в который позволила себе впасть, просыпаюсь от веры в лучшее. Однажды, в самом начале, я уже верила в хорошее. Ведь невиновные не страдают, не так ли? Так и верила, дура, пока меня не распяли, и пока я не распяла себя сама.

Ничего хорошего мне не причитается, поэтому…

Я мысленно прощаюсь с лежащим на мне мужчиной.

«Нас» уже нет, да и не было вовсе. Был только порыв, азарт со стороны Таля. А теперь он пожалеет о каждом прикосновении ко мне. К женщине, которой касался ОН. Мой муж.

В остекленевших глазах Таля, в потерянном подёргивании губ я вижу правду. Ту самую, о которой позволила себе забыть. А ведь я знала чуть ли не с первого взгляда, что Таль не выдержит моих секретов. Не выдюжит. Справиться с такой правдой можно только не думая и не чувствуя, но кто так живёт?

К сожалению, не я.

Считаю мгновения, как предсмертные удары сердца.

Дыхание Таля учащается, становится глубже, но, увы, это не возбуждение. Это осознание, мысли, образы, взрывающие его нутро. И вопросы. Жуткие, душедробительные вопросы, рвущиеся из него сквозь стиснутые зубы.

Спала ли я с мужем. Как, где, как часто…

Где он находил жертв.

Что делал с ними.

И многое, многое другое.

А в центре всего, как психоделическая вишенка на кошмарном торте, главный вопрос из всех…

Знала ли я.

Десятки людей, знакомых и нет, твердили одно и то же: что я не могла не знать или должна была хотя бы догадываться. Люди прячутся за уверенностью, что у такого греха, несомненно, есть признаки. Улики. Что-то очевидное, что я либо пропустила, либо не хотела замечать.

Таль не оригинален, он такой, как все.

— Как ты узнала? — спрашивает хрипло.

— От полиции.

— И ты ни о чём не подозревала?

Моё нутро затягивается льдом. Ещё немного, и чувства впадут в спячку, и тогда я смогу перенести любую боль. Увы, даже друзья и родственники задали этот вопрос и не раз. Любящие и любимые люди допустили возможность того, что я знала, но молчала.

Вес Таля давит на меня, затрудняет дыхание. Кожа сжимается, становится мала, слишком чувствительная и тяжёлая. Вырваться бы, вылупиться из неё, стать кем-то другим, потому что собой быть невыносимо.

— Нет, я ни о чём не подозревала.

— Ну… тогда тебе тяжело было о таком узнать… особенно если твой муж казался нормальным…

На дне его взгляда шок. Глаза расширены, и Таль вроде здесь, рядом, а на самом деле далеко в своих мыслях. Ведёт пустым взглядом и, заметив уже опавший член, вздрагивает. Хоть Таль и не был во мне, всё равно рефлекторно проводит по члену рукой, стирая частички меня. Мои отравленные, грязные следы.

Стрельнув в меня виноватым взглядом, наспех заправляет член в трусы.

— Скажи, как он находил жертв? Что он делал… куда ходил… где…

Моё тело обмякло на постели, сдавшись безысходности.

— Гера, не молчи! Ты не можешь обрушить на меня такую информацию, а потом закрыться!

Теперь, когда мысли Таля движутся полным ходом, он требователен и груб. С силой сжимает мои плечи, надавливая прямо на шрамы. Он ищет доказательств, что моя ситуация отличается от его реальности, что я пропустила очевидные знаки. Он не справляется с нашей близостью, с тем, что он хочет меня, а я… такая. Со мной случилось… такое.

Это не мой грех, но он отпечатался на мне навсегда.

Я всё понимаю, ведь у Таля есть дочь, поэтому его разум отторгает близость такого кошмара.

— Не молчи, Гера!!

Приходится найти в себе силы заговорить, от страха, что Таль разбудит хозяйку.

— Оказывается, существуют люди, продающие своих детей. Сергей много ездил по работе и… договаривался. Покупал.

— Девочек?

— Не только.

Таль пытается переварить информацию, но не может. Никак. И я его понимаю.

— Если он договаривался, значит были доказательства в компьютере, в его почте!! Неужели ты не видела?

Моё нутро взрезают кривым, ржавым ножом.

Я уже отпустила Таля, уже почти отключилась. Дышу по инерции и отвечаю тоже.

— На домашнем компьютере ничего не нашли, он им почти не пользовался. У него своё небольшое издательство, он работал допоздна и там… он использовал рабочий компьютер.

— А куда он ездил по работе?

— В магазины и на книжные ярмарки.

— Какие книги он издавал?

— Детские, — давлюсь этим словом.

Взгляд Таля кажется наэлектризованным, во влажной глубине блестящими точками кружат страшные мысли. Броуновское движение.

— А сейчас он где?

— Он умер в тюрьме, ему помогли покончить с собой.

Несколько секунд Таль думает о значении этой фразы, потом кивает.

— Да, я слышал, что в тюрьме такие долго не живут. — Таль встречается со мной взглядом и вымученно улыбается. — Значит, всё закончилось… это хорошо…

Я не отвечаю.

Для меня ничего не закончилось и никогда не закончится. Это не то прошлое, через которое можно перешагнуть. Особенно учительнице, обожающей детей. С моими учениками ничего плохого не случилось, но…