Только демон ночью (Часть 1)

Раньше я не ходил в общежитие, избегал шумных компаний с обязательным преферансом, коньяком, заумными, пьяными разговорами, с воздухом, синим от сигаретного дыма. Теперь не мог усидеть в своей тихой комнате, не лезло в голову прочитанное в книгах. Тянуло в пахнущее вогкой одеждой, дешевыми сигаретами, водкой, хлопающее фанерными дверями развеселое нутро общаги. Только здесь, среди таких же одиноких сердец, прикрытых одинаковыми защитными рубахами, растегнутыми гимнастерками и распахнутыми кителями, в серо-зеленой однородной массе, терялась моя стонущая боль, уходила как под наркозом в глубь одурманенного сигаретным дымом и коньяком, мозга. Душевная скорбь забивалась под череп, вдавливалась под глазницы, вспыхивала иногда, но постепенно сдавалась, замещаясь утром мутной похмельной головной болью. Простая, привычная и понятная физическая боль ломала и душила боль душевную, ясную, горькую, безысходную. И не было другого лекарства от нее.

Чужие, не родные, не нежные, руки, обнимали мои плечи, ерошили волосы, тянули к себе....

Наш гарнизон отличался не только наличием парка и блюхеровскими домами, но своеобразием торговли винно-водочными товарами. Генерал - начальник гарнизона говорил - "Офицер пьет только коньяк и шампанское. Шампанское исключительно на Новый Год". И не только твердил, но претворял слова в действительность. В магазинах Военторга водки не продавали, как не продовали ничего кроме появляющегося регулярно перед праздниками коньяка и перед Новым Годом - шампанского. Попадалось иногда сухое вино, но продавали его исключительно женщинам, одну бутылку в руки.

Редкие гражданские люди, обитавшие в пристанционном "Кильдыме", перебивались одеколоном, закупая в том-же Военторге "Тройной" картонными упаковками. Люди они были простые, судьбой не избалованные, потомки семеновских и унгерновских казаков, высланных после поражения в боях и отсидки в лагерях. Существовали и другие категории жителей, но всех их так или иначе объединяла связь с казенным домом. Если не сто, то девяносто процентов либо сами отсидели, или родители свое хлебнули.

На землях Забайкальского казачьего войска станишников вывели за годы Советской власти подчистую. Те же кто уцелел не распространялись о своей родословной. Потом, во времена Великой дружбы, жили здесь китайцы, пахали склоны сопок, сеяли чумизу, растили овощи. Границы-то тогда считай и не было так, редкие заставы. Во главе - хорошо если старшина-сверхсрочник. Десяток бойцов на сотню километров. В одну непохожую ночь времен Великой Культурной Революции пришли с той стороны за местными китайцами молодые, воодушевленные идеями Великого Кормчего, ясноглазые, розовощекие, уверенные в правоте своего дела, горящие революционным огнем хунвейбины. Помахали перед раскосыми глазами красными книжечками и увели за собой, словно крысолов увел дудкой крыс. Рассказывали потом, будто уведенных на той стороне передушили словно бешенных, зараженных чужой идеологией крыс. Потом, ясное дело, перебили и ставших ненужными слишком пылких хунвейбинов.

После исхода китайцев остались дома. В одних находили прощальные, жалостные письма, записки к русским друзьям, аккуратно скатанные в рулончики советские деньги, облигации. В других - экскременты на полах, порубленные двери, побитые окна, заложенные в потайные места тухлые куриные яйца, годами источавшие невыносимую вонь. Но печальный конец у всех оказался одинаковый. Мао и своим-то гражданам не больно доверял, а о выходцах из страны советских ревизионистов и речи не шло.

Дома, постепенно заселяемые кильдымским сбродом, быстро пришли в запустение, поля и огороды вымерзли и пропали за первую зиму. Попробывали местные власти завозить переселенцев. Строили им дома, давали свиней, коров, деньги. Не помогало, не приживались. Скот - съедали, деньги - пропивали, сами сбегали.

Только кильдымским и военным бежать оказалось некуда.

Офицеры, в кого коньяк не лез, или денег на него не хватало, за горючим ездили, если случалась оказия, в ближайшее сельцо. Недалеко, однако, километрах в пятидесяти. Сельцо ничего себе, специфическое. Образовалось вокруг сумасшедшего дома куда свозили страждущих со всей Маньжурки. Так и жили они одной большой семьей - врачи, санитарки и пациенты. Где кто порой и не разберешь.

Водкой правда там тоже не торговали. Зачем? Баловство одно. Продавали "Питьевой спирт". Дешево и сердито. А ежели, кто особо нежный, или скажем женщина беременная, на сносях - то и разбавить спирт до водки - "эт-то запросто, эт-то всегда пожалста".