Только хорошие индейцы

Он отводит струю в сторону, стряхивает конец и не застегивает молнию, потому что застегивать нечего.

Он смотрит в сторону прицепа, где горят все лампы. На сортир, присевший над глубокой ямой. На автомобиль Виктора, из которого несется в ночь громкий барабанный бой.

И на собаку.

Это одна из двух собак, не Левша, а… Танцовщица. Да, Танцовщица, мертвая, мертвая, совсем мертвая собака.

Гейб осторожно приседает и трогает спутанную шерсть собаки.

– Что с тобой произошло, малышка? – говорит он, гладя собачье бедро.

Ее кишки выпирают из-под кожи одной из задних лап. Гейб раньше видел такое у собак, которые попали под машину.

Но эту собаку словно… затоптали?

Ее грудная клетка тоже раздавлена, и так как не осталось места для легких, сердца и печени, большая их часть выплеснулась из пасти и образовала нечто похожее на один плотный сгусток. Язык вывалился наружу, но еще не распух.

– Какого черта? – говорит Гейб, встает, смотрит в темноту, а не назад, где ты стоишь по другую сторону от грузовика. Если бы он только обернулся, бросил взгляд в окно со стороны пассажирского сиденья, сквозь кабину, то увидел бы, как ты наблюдаешь за ним со стороны водителя.

Ты уставилась на него гневным взглядом, твои руки с пятью пальцами сжаты в кулаки.

Но он не смотрит. И не посмотрит. Всю жизнь он смотрел не туда.

Почему сегодня ночью должно быть иначе?

– Касс, – произносит он, будто пробует выговорить, – думаю, одна из твоих лошадей вырвалась из загона, парень. И ей не нравятся твои собаки.

Он осторожно огибает собаку, идет дальше в темноту.

Другие собаки лежат на два шага дальше.

Медведица мертва, но Левша все еще борется.

– Черт, – говорит Гейб, опускаясь на одно колено.

Левша скулит.

– Черт, черт, черт, – произносит Гейб и ставит бутылку пива в снег, держит ее там секунду, чтобы удостовериться, что можно ее отпустить и она не упадет.

Правой рукой он шарит вокруг в поисках камня, находит подходящий тяжелый камень, потом левой рукой нащупывает голову собаки.

Теперь она мертва.

Он кладет камень на место и садится на колени.

Потом поднимается без пива, без рубашки. Когда он оглядывается на свой грузовик, там никого нет, в туннеле света из окон. Шагая обратно, он убирает волосы с глаз и размазывает кровь по всему лицу.

Тот камень, которым он воспользовался или хотел воспользоваться, – это тот же камень, который использовала ты.

Это почти забавно.

Вернувшись к грузовику, он хватает тряпку из-под сиденья, вытирает руки и лицо, потом другой рукой достает еще одну бутылку пива, выпивает ее залпом и, повернувшись, разбегается и забрасывает ее так далеко в темноту, как только может.

Она приземляется только спустя несколько долгих секунд и не разбивается, а только звякает.

Кассу это не понравится. Кому понравится, когда погибают сразу все его собаки? Но ведь Гейб невиновен. И если… если он уйдет сразу же после потения, то ему даже не придется в этом участвовать.

– Тебя даже никогда здесь не было, – говорит он себе, оглядываясь вокруг: вдруг Джо стоит у него за спиной и подслушивает?

Почему он вообще об этом думает?

– Становишься нервным на старости лет, – бормочет он и вытаскивает через окно холодильник со все еще прохладной водой.

Она будет получше, чем вода из бака Касса. И им лучше найти что-то получше, чем ее черпать.

Гейб плюхает холодильник на капот, открывает дверцу со стороны пассажира и копается под сиденьем, подняв глаза вверх, чтобы увеличить чувствительность пальцев. В конце концов он находит старый металлический термос. Отвинчивает крышку, бросает на пол кабины, потом сильно дует в термос, уже отвернув лицо в сторону.

Внутри нет никаких мышиных скелетов или панцирей жуков.

Он переворачивает термос вверх дном, стучит им по переднему колесу, чтобы вытряхнуть нечто застрявшее там, и когда ничего не вываливается – там ведь могло быть просто кофе, – он сует в рот его тонкий край и так несет, а холодильник прижимает к себе обеими руками, словно самый большой, самый квадратный, самый освежающий фиговый лист.

Он, как настоящий герой, принесет им воды с кубиками льда. А мертвые собаки на снегу? С ними пока ничего не произошло, они даже не реальны.

На обратном пути к потельне он громко поет по-индейски вместе с певцами, шагая в такт барабанному бою.

Истории индейцев племени черноногих [46]

Натан вспоминает одну дурацкую летнюю программу, несколько лет назад, когда всем десятилетним школьникам полагалось изучать традиции. Он тогда носил три косы, и его все еще готовили к тому, чтобы он стал стопроцентным индейцем. До того, как он начал становиться тем, кем был в действительности.

Трэ тоже там был и тоже носил традиционные косы.

На той неделе их обучали не верховой езде, не стрельбе из лука, не чему-то крутому, а тому, как сушить мясо на решетке.

Сидя в жаркой потельне, он себя именно так и чувствовал: как одна из тонких полосок мяса на той решетке из веток, под которой горит слабый огонь, а солнце припекает сверху.