Только моя (СИ)

«Я — не я, и хата не моя…Смешно». Действительно, смешно думать, что этот великан ей поверит или хотя бы начнет сомневаться в том, что сидящая перед ним на коленях женщина — не та, за которую себя выдает. Да и она сама себе успела «помочь», назвавшись Юлей, которую, по-видимому, никто из присутствующих толком не знает.

Тонкая скорлупка ее иллюзорного мира треснула, и Лида, словно беспомощный неоперившийся цыпленок, выпала наружу в жестокий мир.

Мамай окинул пленницу тяжелым испытывающим взглядом. Сонная, измученная, с огромным синяком на скуле, и спутавшимися волосами, она являла собой жалкое подобие той блистательной и роковой Саломеи, которую он запомнил с того самого проклятого вечера. Самое обидное, что она особо не волновала его ни тогда, ни уж тем более сейчас. Как он мог клюнуть, словно слепой малек, на эту дохлую муху? От этой мысли Мамай рассвирепел.

— Что молчишь? Раньше молола языком, что та мельница! Давай, рассказывай все по порядку!

— Что, например? — голос Лиды, всегда спокойный, звучал без особых эмоций. Что-что, а в руках она себя держала железно. Она внезапно решила для себя, что не будет оправдываться. Все равно бесполезно. Да еще если бы знать в чем.

«Такое впечатление, будто она меня не сильно боится. Либо полная дура, либо слишком хорошо понимает, что ее ждет и не считает нужным лишний раз унижаться. Что ж, последнее заслуживает уважения» — усмехнулся про себя Мамай, — «похороним ее с почестями.»

— Не прикидывайся дурой. Когда вы с Олегом меня обрабатывали, соображала ты быстро. Теперь так же быстро сообрази, по чьему приказу?

— Не понимаю… — сказала Лида, глядя на него во все глаза, сказала скорее себе, чем ему. Сердце ее начало биться быстро-быстро, и стало нечем дышать. Олег… Снова Олег…

— Не понимаешь? — ухмылка Мамая стала еще шире. — Скоро поймешь.

Он кивнул ребятам, сиротливо прикорнувшим в сторонке, молча слушая их разговор. Они послушно отлепились от стенки, подошли к Лиде и подняли ее на ноги.

Она не сразу сообразила, что они собираются с ней делать. А когда до нее дошло, было уже поздно и бесполезно вырываться. Один из парней принес стремянку и поднялся по ней вместе с Лидой. Высоко подняв ее руки, он обмотал их веревкой, свисавшей с потолка. Лида не заметила ее, как только попала в эту комнату, зато теперь хорошо ощутила, особенно когда парень, которого называли Колун, слез со стремянки и убрал ее, сбросив Лиду вниз. Только она не упала, а повисла на веревке, глотая слезы от резкой рвущей на части боли, пронзившей обе руки и тело. Наверное, если бы ее облили бензином и подожгли, боль была бы точно такая же. Шок сковал ее горло мертвой хваткой, не давая вырваться наружу диким крикам. Подбородок дергался в агонии, а слезы чертили по щекам неровные дорожки.

— Теперь понимаешь?

Лида собралась с силами и просипела:

— Нет.

— Плохо. Может, тебя покачать взад-вперед? Чтобы проветрить память.

Глаза Лиды округлились от ужаса. Она задрожала, неосознанно причиняя себе еще большую боль.

— Я ничего не знаю.

— Нехорошая девочка. Колун, поиграй в качельки.

Мамай достал вторую сигару и начал ее раскуривать, спокойно наблюдая, как Лида корчится, словно червяк, которого подвесили за ниточку над костром, и от этого ему было ни холодно ни жарко. Он не получал удовольствия при виде человеческий страданий, но и не привык сострадать.

— На кого работает Олег?

— Не знаю…

Как же, не знает. Хотя может быть и не знает. Вот он, Мамай, немного догадывается, а прав он или нет, скажет сам Олег, до которого он доберется следующим пунктом. Происходящее начинало ему надоедать. Действительно, что возьмешь со шлюхи. Разве только потешить самолюбие, хорошенько ее наказав.

Мамай посмотрел на часы. Без пятнадцати двенадцать. Пожалуй еще минут пять, и хватит. Пора решать и остальные дела, которые не ждут. Он едва заметно кивнул, и Колун, подставив стремянку, снял Лиду, которая дико закричала от боли, когда он прикоснулся к ее рукам. Колун схватил ее за волосы и поставил на колени.

И тут впервые в жизни Мамай ощутил на себе ее необыкновенный взгляд. Твердый и мягкий одновременно. Уверенный и слегка испуганный. Долгий и густой, немигающий взгляд из-под слипшихся ресниц. Взгляд этот сочувствовал и презирал и немного смеялся, но в нем не было страха.

Словно она понимала, что больше ее Мамай винит самого себя, и никак не может простить себе этого промаха. Не понимала она одного — что Тураеву важно найти крайнего, на кого он мог бы свалить всю вину, отомстить и успокоиться, принеся жертву самолюбию. И данной жертвой была именно она.

Глава 12