Только на одну ночь

Антон нашелся на моей кухне, стоял себе и курил у приоткрытого окна, пуская табачный дым в темное звездное небо. Я прижалась лбом к широкой спине. Вот так не так пусто. Большой горячий медведь, прости меня. Знаю прекрасно, что нифига приятного не чувствуешь, когда вот такое происходит.

— Не уходи, — это я произнесла и виновато, и просяще. Мне действительно этого не хотелось. А он имел право, ага.

— Да толку, — Антон выдохнул это почти с ненавистью. — Чтобы завтра снова караулить тебя у подъезда? А я буду. Ты хуже белой горячки.

Что я могла на это сказать? Только “прости”, и оно-то вышло какое-то неловкое. Это же было почти признание. И я в него даже слегка поверила.

— Простить… — тихо повторил Антон, и я поняла, что нет, это вряд ли. Впрочем иначе и быть не могло. Доминанты не прощали, Доминанты воспитывали. Хм.

Когда мои пальцы сжались на пряжке ремня Антона, он не шелохнулся. Но промолчал, не остановил, будто ждал именно этого. А вот когда я вытянула ремень из шлевок — Антон напрягся. Будто не ожидал. А чего ожидал? Что я сама потащу его в постель, чтобы там убедить, что у меня на уме только он? А вышло ли бы это искренне? И помогло ли бы? Было бы достаточно?

А так…

Ремень я вложила в его ладонь.

— У меня вечность не было наказаний, — сообщила со вздохом, — поэтому болевой порог подрасхлебался, много не выдержу. Стоп-слово “лотос”. Ремень — бьет сильно, ощущение от этой боли меня не прет, так что воспитательный эффект будет что надо.

Ну вот собственно и все. Больше мне сказать нечего и предложить в общем-то тоже. Если это его не устроит — увы, придётся, значит, ему как-то взять и пережить.

Кажется, на пару минут Антон перестал дышать. И вообще не двигался ни единым мускулом, так и стоял, с недонесенной до рта сигаретой.

— Я тебе не предлагал этого, — тихо выдохнул он, разворачиваясь и глядя прямо на меня. Руки сжались на моих плечах, я инстинктивно подалась к нему ближе, стремясь оказаться поближе к его коже.

— А я предлагаю, — пожала плечами я. — Ты же хочешь, так?

Он снова не ответил, но я по глазам видела — он хотел. И я, подчиняясь этому взгляду, чуть отстранилась и опустилась все-таки на колени у его босых ног. Существовали негласные правила игры, и я их нарушила, значит, должна понести наказание.

Антон сжал ремень в пальцах плотнее, глянул на меня сверху вниз, а потом… потом тихонько застонал и уселся на пол, оказываясь на одном уровне со мной.

Честно говоря, я на это встряла. Я первый раз видела такую реакцию. Я же более чем открытым текстом предложила отношения с темой, я бы не отказалась познакомиться с Антоном в качестве Верхнего, тем веселее было бы нарываться, а он… Его не прельщает быть моим Верхним? Ну знаете ли…

— Ты чокнутая, — прошептал Антон. — Ты по-настоящему чокнутая.

— Но ведь это тебе компенсирует, — я пожала плечами, — по-настоящему. Так почему нет?

— Я не он, — отрывисто откликнулся Антон, прямо глядя на меня. — Не твой Алик. Не Твоё Все.

Мир на секунду задержал дыхание, а потом выпустил воздух вместе с болью одним хриплым выдохом.

— Быть им и не нужно, — произнесла я, выдержав его взгляд. — Я не ищу второго Алика. Мне достаточно Антона.

— Ты меня почти не знаешь, — Антон недовольно скривил губы, запрокидывая голову и прикрывая глаза.

— Я за тебя замуж не собираюсь. И долго, счастливо и трое детей мне от тебя не нужно. А в том, что мне нужно — я готова тебе довериться.

— Зря, — его голос звучал отрешенно, и вообще было ощущение, будто он не со мной разговаривал, а собственный смертный приговор зачитывал. — Я ведь ни разу не Антон, Свет.



Глава 20. Признающийся

Света открыла рот. Потом закрыла его, явно пытаясь сообразить сама, но кажется, такой идиотской интриги даже такая умница как она не могла придумать. Ну… На то Эд и сделал ставку в свое время.

— Это как? — наконец сдалась девушка. — Не Антон? Ну и кто ты в этом случае? Или тебе просто не нравится, когда во время сессий к тебе обращаются по имени?

Эд прикрыл глаза, выпустил из пальцев ремень и отодвинул его в сторону подальше. Он бы и хотел сделать вид, что все так просто.

Что у Светы отлично получалось — так это взрывать мозг. Так, чтобы он растекался тонким слоем по внутренним стенкам черепной коробки. Сегодня — аж дважды.

Первый раз практически вероломным: «Прости меня…», когда Эд секунд десять затыкал в себе ненависть к собственному отцу. В конце концов, именно отец вот этой безумной хрустально-прозрачной верной любви действительно заслуживал. А Эд… Ну да, ему как и всегда, с его-то алчным эгоизмом хотелось забрать самое лучшее себе, вопреки тому, что ему-то как раз это лучшее не светило изначально.