Только не говори маме. История одного предательства

На следующее утро я нашла свой велосипед на заднем дворе со спущенной передней шиной, и это потрясение совпало с приходом месячных. Прикованная к дому отсутствием транспорта и тянущей болью внизу живота, я чувствовала себя как в западне, а отец не скрывал своей ярости по поводу того, что его лишили удовольствия. Сначала он заставил меня убраться в доме, потом мне пришлось бегать взад‑вперед по лестнице с бесчисленными чашками чая. Стоило мне принести ему чай, как он снова звал меня к себе. Создавалось впечатление, будто спать ему совсем не хотелось, или просто желание мучить меня было сильнее сна. Так прошла вторая неделя моих каникул.

На последней неделе вернулась бабушка, и моя жизнь снова изменилась, поскольку приехала она с определенной целью. Бабушка объявила моим родителям о том, что мне не нравится моя школа. И как она считает, я не протяну в ней еще шесть лет, сорвусь, и тогда об университете можно будет забыть. Мой отец, как ей было известно, не любил Англию, поэтому она хотела помочь нам с переездом в Ирландию. Там частные школы стоили дешевле, и она могла бы оплатить мою учебу в прежней школе. Она даже готова была купить мне новую школьную форму. Как заметила бабушка, здесь у меня не было друзей, с кем было бы жаль расставаться, а в Ирландии, по крайней мере, была большая родня.

Мой отец хотел вернуться. Он скучал по своей семье, где им восхищались и в чьих глазах он выглядел, да и сам себе казался, успешным, в то время как для родственников матери он навсегда остался необразованным Пэдди.

Моя мама согласилась, как обычно руководствуясь принципом «хорошо там, где нас нет». Наш маленький домик был выставлен на продажу и быстро продан, мы снова стали паковать коробки и с началом летних каникул отправились в свою последнюю поездку как семья.

Я тоже надеялась, что это станет началом новой жизни. Я скучала по Ирландии, а моя английская бабушка была слишком редкой гостьей, чтобы ее любовь могла компенсировать тяготы моей жизни в Англии. Так что мы трое, каждый со своими надеждами, покидали Англию, возвращаясь в Коулрейн.

И снова ирландские родственники устроили нам пышный прием. Бабушка встречала нас на улице, и по ее щекам струились слезы радости. Моя мама, не любительница публичной демонстрации чувств, сухо обняла ее, в то время как я скромно стояла в сторонке. Теперь я понимала, что для моей матери дома мужниной родни были трущобами, а их образ жизни не соответствовал тому, к чему она привыкла, но для меня тепло и доброта, которые я здесь встречала, с лихвой компенсировали безденежье.

Повзрослевшим взглядом я оценила жилище бабушки и дедушки совсем иначе. Гостиная, и прежде маленькая, вызвала у меня легкую клаустрофобию, усугубляемую чрезмерной духотой от натопленной печи. Стол, накрытый свежими газетами, кричал о бедности. В уличной уборной оказался трогательный рулон туалетной бумаги. Я знала, что его повесили специально для меня и моей матери. Нарезанные на квадраты газетные листы, нанизанные на гвоздь, предназначались для особ менее чувствительных.

Мои ирландские родственники, должно быть, видели во мне юную копию моей матери. Я говорила, как она, сидела, как она, а манеры, свойственные английскому среднему классу, были заложены во мне с рождения. Теперь, когда я повзрослела, они все пытались разглядеть во мне отцовские черты, но безуспешно. Они видели перед собой дочь женщины, которую терпели исключительно ради отца и никогда не считали членом своей семьи. Так же, как и моя мать, я была гостьей в их доме, и любили меня только из‑за отца, но не саму по себе. Думаю, именно поэтому они с такой легкостью решили мою участь спустя два года.

Это была Северная Ирландия конца пятидесятых. И это был Ольстер с его маленькими серыми городками, где обочины раскрашивали в красно‑бело‑голубые цвета и гордо вывешивали в окнах флаги.