Только не о кино

Хорошие ребята Вася Пичул и Кº, талантливые, честные, разумные, порядочные. Объективные. Вроде бы… А философия-то у них, мировосприятие, мироощущение — иждивенческие: кто-то им должен был сделать так, а сделали не так. Но — кто-то! Для них. Не угадали. Не угодили. Поэтому они мстят. Городу… Стране, системе… Т.Е. Парфенцевой (родственница моя дальняя в Жданове-Мариуполе, где снимали «Веру») никто ничего не должен был (она чуть постарше меня, поколение «молодогвардейцев» примерно). Она сама и горе в оккупации хлебала, вместе с городом (с тем самым, которому молодежь «мстила» потом) и с народом. И счастье знала! С народом! И потому — любит! И город свой, и юность свою и страны, наверно. Может, потому, что им, их поколению, врали меньше?.. Ведь с течением времени ложь становилась круче, наглей, непролазней. И ложь непролазней, да и детки-то балованней. Вот иждивенчество-то и развелось (от «разведения»), И развилось («развитие»)… Те поколения сами были и трудяги, и хозяева (и жизни своей, и страны). А позже — баре пошли: все им кто-то что-то должен, все им что-то не так. Ох, не правы вы, ребятушки, мне, старику, кажется…

Маяковский и наша «перестройка» сознания и истории

Я никогда не любил Маяковского. Нет, не ненавидел, просто не любил, не обожал, не упивался им. Ну, бывали моменты в юности, когда его хлесткость, афористичность, напор, непременное противопоставление себя — решительного, смелого, справедливого, праведного — всему окружающему, тупому, корыстному, мелкому, ханжескому, — заражали, увлекали. Даже подражать пытался, где-то в дневнике что-то пробовал «лесенкой» (!), с неординарной (как самому казалось) рифмой. Но в общем-то не любил. Особенно первоначальные юные опусы. С заумью, выламыванием, легким (а то и не легким!) хамством. Мне всегда все-таки нравились ясность, простота, красота, доброта, а не:

А вы
Ноктюрн сыграть
Могли бы
На флейте водосточных труб?..

Но мало ли кому что нравится… Друзья вон мои, особенно где-то в 10-м классе, упивались, восторгались Маяковским: и вдохновенные школьные сочинения по нему на пятерки писали, и со сцены читали и играли (отрывки из «Бани»), и фотографировались «под Маяковского»: руки в карманы, челюсть вперед, прическу на лоб, в углу губ — окурок! Да знавал я и позже солидных, вполне уважаемых людей, которые ценили и обожали как раз раннего Маяковского:

Вошла ты,
Резкая, как «нате!»,
Муча перчатки замш,
Сказала:
«Знаете —
Я выхожу замуж…»

А позднего, наоборот, не уважали и не любили… У меня, к примеру, к Достоевскому масса претензий, а 71.Н. Толстому вон В. Шекспир чем-то не угодил… Ну и что? На то оно и искусство, а не правящая идеология. Любая. Хоть христианская в свое время, хоть «марксистская», хоть еще какая иная, но — правящая! Где: либо — либо. Либо исповедуй — хоть ври, хоть прикинься исповедующим! А не то — накажут. А то и до смерти. В искусстве все-таки полегче: свобода, свободный выбор. Как ни не устраивал гения Льва Толстого гений Вильям Шекспир — это никогда ни для кого не стало поводом усомниться в бесспорной гениальности того или другого. Так же и у меня: мое небезоговорочное приятие Достоевского ни на секунду не подвигало меня усомниться в его гениальности и бесспорной принадлежности к классике. Да, гений, да, классик, но не столь боготворимый и обожаемый мною, как Пушкин, скажем… Или Некрасов. Хотя и к тому, и к другому у меня тоже есть свои претензии. Особенно к Некрасову… Да может, оттого-то он, Некрасов, еще больнее, еще пронзительней любим, что эти претензии у него у самого к себе были! И он сознавал это. И не скрывал.