Только никому не говори. Сборник

— Повторяю: удивляет не пропажа, а то значение, что вы ей придаете. Билеты никому не были нужны — только Пете, так?

— Так.

— Значит, перед нами два варианта: или билеты потерялись, или их забрал Петя. Но ваши показания исключают и то и другое. И билеты не терялись, и Маруся с Петей не виделись. Ведь так? Ведь вы в среду не разлучались с сестрой?

— Нет.

— В таком случае исчезновение билетов необъяснимо.

Какое-то время мы молча и недоверчиво глядели друг на друга.

— Анна Павловна, когда Дмитрий Алексеевич собирается к нам в больницу? Он мне нужен.

— Откуда я могу знать?

— Насколько я понял, это ваш самый близкий друг.

— Самый близкий папин друг. А мне никто не нужен, — сказала Анюта и ушла.

Едва дверь за ней захлопнулась, как мои помощники, прикованные к своим койкам, уставились на меня в нетерпеливом ожидании.

— Так вот, друзья, следствие вошло в стадию, которая требует соблюдения полной тайны. Никому ни слова, даже самому дорогому родственничку, самому верному дружку — или наши пути расходятся.

— О чем разговор! — заверил Игорек, а Василий Васильевич посмотрел на меня укоризненно и прямо приступил к делу:

— Ну, Ваня, виделся с математиком?

— Он расстался с женой, потому что она любовница Дмитрия Алексеевича, — я вкратце пересказал наш разговор с Борисом. — Тут особенно интересны два обстоятельства. Во-первых, реакция Павла Матвеевича. Или у него действительно начинался бред, или его слова имеют какой-то глубокий непонятный смысл. Полевые лилии. Он до сих пор об этом говорит.

— Иван Арсеньевич, они ж на базаре их купили на могилу. Ну, художник рассказывал?

— Если Павел Матвеевич вспомнил вдруг те лилии, значит, он уже помешался. «Только никому не говори» — почему? Почему о них нельзя говорить?

— Нет, ребята, — сказал Василий Васильевич задумчиво, — тут что-то другое, тут какой-то странный бред, главное — устойчивый, на годы. И ведь не садовые лилии он вспоминает, а полевые. У нас такие вроде и не водятся. В Библии про лилии полевые говорится. Вроде того, что вот они не трудятся, не прядут, а никакие царские одежды с ними по красоте не сравнятся. То есть смысл тот…

— А, я читал! Макулатурная книжка! — воскликнул Игорек. — Француз один написал про лилии… ну, старые времена. Здорово закручено.

— Вероятно, ты имеешь в виду роман Дрюона «Негоже лилиям прясть», — вмешался я. — Там лилии — символ французской короны, старинный королевский герб. Думаю, ни Евангелие, ни Дрюон нам не помогут.

Мы посмотрели на Павла Матвеевича, он спал. Неужели проклятое известие о дочери и друге и было тем последним ударом, что добил его? В полутемной прихожей (именно полутемной — так виделось мне: тусклая лампочка, завешанное простыней зеркало, духота и безысходность) стоят двое…

А второе обстоятельство, Ваня? Ты говоришь, два обстоятельства особенно интересны…

— Да сам Борис. Точнее, одна его фраза о художнике и жене: «эта любовь им бы недешево обошлась». Какую роль он сыграл в тех событиях, мне неясно.

— Все они хороши, — угрюмо отозвался Василий Васильевич. — И художник с учительницей, и мальчишка с этими билетами, и зятек. Добили нашего старика.

14 июля, понедельник.

Не знаю, случайно или неслучайно (возможно, сработали мои слова, сказанные Анюте), но Дмитрий Алексеевич приехал в больницу на следующий же день, после обеда. Поздоровался, подсел к Павлу Матвеевичу, зашуршал пакетами. Я тотчас вышел покурить на лавочке против дверей нашего флигеля. Художник появился вскоре и с готовностью поддержал мое предложение полюбоваться живописным видом из дворянской беседки над темными водами.

— Здесь закаты должны быть хороши, — заметил он, опустившись на железную скамейку. — Знаете, Иван Арсеньевич, чем я занимался эту неделю? Разыскал и прочитал два ваших романа. Занятно, очень — я в вас не ошибся…

— Это скучная тема, — отмахнулся я. — Сейчас меня куда больше занимают ваши романы, Дмитрий Алексеевич. Вы в эти дни виделись с Люлю?

— С Люлю я не виделся, — медленно ответил художник, глядя на меня с интересом и как будто с облегчением. — Слава Богу, Анюта опомнилась!.. Я рад. Теперь я не один.

— Вы скрыли от следствия отношения с Анютой, защищая, так сказать, честь женщины?

— Куда ж было деваться?

— И заранее условились с ней, что будете молчать?

— Не то чтоб условились, она попросила… Ну, я понял, что она не хочет семейного скандала и вел себя соответственно. Обо всех этих пошлостях не стоило бы и упоминать, но они, к несчастью, самым непосредственным образом связаны с исчезновением Маруси.

— Даже так? Кажется, вы считаете свои отношения с Анютой пошлыми?

— Ничего пошлого в них тогда не было. Я увлекся и очень, а она… я не обольщаюсь: просто ей не повезло с мужем. Кстати, вы его видели?

— Видел.

— Ну, так что ж объяснять… Одним словом, я во всем виноват и увлечение мое обернулось пошлостью и ужасом. Анюта вам все рассказала?

Я решил пока что не разуверять его на этот счет.

— Расскажите вы — все, что скрыли когда-то.

— Девочка исчезла в среду, когда Анюта была в Москве.

— В среду?.. Я так и чувствовал, что с Петей нечисто.