Только одна ночь

Лисицын и в самом деле был доволен и людьми и оборудованием; расхаживая позади ряда АРМов, он ощущал на себе взгляды десятков людей, чувствовал их кожей, и это внимание распаляло его еще больше, наполняло нескрываемым самодовольством и радостью. Единственное, что могло беспокоить Петра Самойловича, — отношение людей к «Сапфиру». Новое требовало к себе постоянного внимания, точности и аккуратности в работе. А у некоторых пока еще отношение к АСУ как к обычной связной радиостанции: дал триста восемьдесят плюс-минус пятнадцать вольт и пошел на перекур. Здесь требуется за каждым микровольтом смотреть, за каждым ТЭЗом[1] — контрольная сигнальная лампа. И все это прошло через него, Лисицына. Особенно досталось в прошлом году, когда АСУ устанавливали, когда шла отладка ее многочисленных блоков. Приходилось то торопить бригады монтажников, то звонить в КБ, согласовывая сроки контрольных, предпусковых испытаний различных систем и блоков, то тормошить связистов, добиваясь от них устойчивости и надежной связи с радиолокационными подразделениями… Ему, а никому другому звонил сам главком и тоже торопил («Расшевеливайте этих сонных мух из монтажных бригад, гоните в шею бездельников, звоните прямо замминистра!»). Ходом наладки АСУ интересовались из ЦК и Совмина. Фамилия Лисицына на какое-то время стала в документах впереди главного конструктора «Сапфира» (тот свое дело сделал), и, когда обсуждали список на госпремию, участники совещания поддержали его кандидатуру.

Лисицын остановился возле своего АРМа, положил руки на спинку кресла, скользнул взглядом по лицу насупившегося Скорнякова. «Теперь-то чем недоволен? — ворчливо подумал он. — Правы те, кто предупреждал, что намучаюсь с ним. Вечно требователен… до бесконечности. А теперь, когда похваливать начали, и совсем…»

Скорнякова действительно уважали в войсках и в центре. Любили за доступность и человечность, за то, что не гнулся в дугу перед начальством, не пугался руководящего баса, не дрожал, когда на него кричали: «Почему у вас снова нарушение?» Когда случилось ЧП — лопнул трос подъемного крана и ракету «уронили» на землю, нашлись горячие головы, предложили привлечь Скорнякова к строгой ответственности. Но главком упрямо покачал головой:

— Прямой вины Скорнякова нет. Не потребовал с подчиненных начальников, а те не проверили технику. Работает много — недоглядел. Простим ему, строже взыщем с прямых виновников…

Главком позвонил Скорнякову, отругал, как полагается в таких случаях, напоследок сказал:

— Потому тебе прощаем, что ты сделал все возможное. Работай, не оглядывайся! Строже спрашивай с замов! Возьми их, по-научному выражаясь, за жабры!

Скорняков почему-то вспомнил этот разговор, когда вошел в зал. Он опустился в глубокое кресло, вытянул ноги, поставил локти на удобные подлокотники и, сложив руки полочкой, положил на них подбородок; это была его любимая поза, когда отлично видны светящаяся цифрами панель и электронный планшет и можно, не отвлекаясь, уйти в себя, думать о предстоящем бое. На КП знали эту его привычку, и потому в зале мгновенно затихли голоса.

Рядом сидел Лисицын и тоже смотрел на планшет. В отличие от Скорнякова, он часто вертел головой, обращаясь то к разведчику, то к направленцам. Он не мог долго находиться в одном положении, переговаривался, что-то отыскивал в разложенных донесениях из войск и справках о «противнике». Постоянно подпитывая свой мозг новыми данными, стараясь побыстрее избавиться от тех, что устарели, часто задавал программу прогнозирования воздушной обстановки и себе и ЭВМ. Казалось, все, кто был в зале, кроме Скорнякова, работали только на него.

Скорняков позы не менял. Думалось хорошо, он находился в том благостном для командира настроении, когда чувствуешь, что все оценил правильно и меры принял надлежащие. Пусть. «противник» бросает в бой новые силы — они не пройдут незамеченными. Он оценивающе окидывал взглядом светящиеся табло и электронный планшет, слушал доклады командиров и принятые ими решения, изредка спрашивал направленцев и начальников родов войск, впитывая и тотчас же обрабатывая в своем мозгу лавину информации, сопоставляя все «за» и «против» быстро меняющейся обстановки.

Появившиеся над морской акваторией две цели Скорняков увидел сразу и тут же ощутил едва заметную тревогу. Обычно тем маршрутом ходили иностранные разведчики РЦ по одному, сейчас шли вдвоем. Что бы это значило? Может, их заинтересовали многочисленные цели? Надо подумать, помозговать. Интересно бы знать их переговоры с землей. Может, что-то прояснится. Не могут же они часами «играть в молчанку». Нажал одну из клавиш селектора, приказал:

— Радиоперехват РЦ ко мне на стол!

Селектор какое-то время молчал, вызывая у Скорнякова недовольство. Чего проще — нет у себя информации, запроси у соседей. Раздражение молчанием росло, и Анатолий Павлович заерзал в кресле, часто поглядывал в квадрат с РЦ на планшете, что-то считал, пока не услышал доклада.

— За два часа полета с РЦ не передано и не принято на борт ни одной группы. Полное радиомолчание.