Только по любви

Они дышали с хрипом, как кузнецы. Пот струился по их лицам, их волосы были мокрыми. Леон выглядел полумертвым с шишкой размером с ястребиное яйцо, выскочившей на линии волос, и кровью, которая сочилась из носа. Его глаза были тусклыми, и бледность его лица имела синеватый оттенок под оливковой кожей.

У Рэнда была свиная кровь на сапогах, куриные перья на рукаве и полное отсутствие жалости в душе. Нависая над беглецом, прижав колено к его вздымающейся груди, он вытащил нож из ножен и приставил острие к горлу Леона.

— Что ты замышлял рядом с комнатой моей леди? — спросил он строго и требовательно. — У тебя есть один вдох, чтобы ответить, прежде чем я вырежу тебе новые дыхательные пути.

— Ничего, я клянусь... клянусь в этом.

Рэнд усилил давление острия лезвия:

— Что ты делал там тогда?

— Леди милосердна... добра.

— В каком смысле добра? — спросил он, в его ушах стучал пульс.

— Она говорит... понимает... не ставит себя выше меня. Я думал...

Это не было похоже на условленную встречу. Рэнд слегка ослабил давление своего колена, а также острия ножа:

— Что?

— Что она может рассказать мне... рассказать мне, что вы и король сделали с моей Жюльет.

Рэнд сел на пятки. Он мог ожидать всего, но только не этого.

— Твоей Жюльет?

— Моей, — сказал задыхаясь Леон с уверенностью. — Моей, пока Генрих не вскружил ей голову драгоценностями и красивой одеждой, пока она не стала думать, что может быть его леди-любовницей или даже его королевой. Моей, все еще, даже если она согревала его постель и его холодное сердце.

На самом деле, это было оскорблением монарха делить ложе с любовницей короля.

— Тебя могут повесить за такое признание или заставят исчезнуть без следа.

— Мне всегда было все равно. Жюльет чувствовала... иначе.

— Я представляю. В отличие от сарацин, английский король не зашивает неверную любовницу в мешок и не выбрасывает ее в море с утеса, но все же может быть не добрее.

— А она никогда не боялась за себя.

— За тебя тогда?

Леон удалось сделать кивок и выдавить улыбку, которая была и болезненной, и причудливой.

— За отца ее ребенка.

Это было выше понимания, улыбающаяся двуличность женщин, подумал Рэнд. Он играл роль хозяина для мадемуазель Жюльет шесть недель или больше, сидел с ней за своим столом, разговаривал с ней долгими вечерами, пока она сидела и шила маленькую одежду. Он прошел с ней ее первые родовые муки и стоял рядом с ней, пока она не родила дочь. Ни разу за все это время она не проронила ни слова, указывающее на то, что ребенок, которого она носит, не приплод короля.

— Ты думаешь, Генрих раскрыл обман и расправился с ней?

— Я не знаю. Я не могу выяснить, не могу найти ее, и это сводит меня с ума.

Это правда. Рэнд мог представить, как бы он чувствовал себя, если бы это Изабель... Он резко осадил себя, прежде чем закончить мысль.

— На что вы с Жюльет рассчитывали, — спросил он с напряженным терпением, — на хорошее жалованье, на которое можно жить, пока вы бы продолжали любовную связь? Или ты собирался прийти и забрать ее?

— Какой шанс у меня был на то, чтобы уехать с ней? Или что вы отпустите ее без приказа Генриха?

— Она пошла так охотно, когда прибыл эскорт, как будто ждала его.

— У нас не было планов, не было денег на это, — настаивал трубадур, говоря более ровно, когда восстановил дыхание. — Она могла думать, что может ускользнуть от внимания Генриха и прийти ко мне, когда вернется в Вестминстер.

Это было отчасти возможно. Люди могли убедить себя почти в чем угодно. Только Жюльет не доехала до города.

— На представлении La Danse Macabre, — догадался Рэнд, — женщина с мертвым ребенком указывала на мадемуазель Жюльет, а не на королеву.

— Я хотел заставить Генриха задуматься, если он держит ее где-то. Что касается королевы, это не должно было доставить ей не больше беспокойства, чем проповедь любого священника об адском пламени. Я очень надеюсь, что не было плохих последствий.

— Даже если это ребенок Генриха?

— Вы считаете, я желаю ему зла?

Рэнд посмотрел ему прямо в глаза. Лишь мгновения назад он сам чувствовал, что способен на убийство на почве ревности. Он едва мог представить, как это переживать такое месяцы подряд.

— Нет?

— Я хотел преподать урок смирения, показать ему, что жизнь слаба, а смерть сильна. Мои танцующие мертвые должны были сказать всем: «Мы когда-то были такими, какие вы есть сейчас. Какие вы есть сейчас, такими и будете».

Рэнд хрюкнул, признавая это мнение, прежде чем продолжил:

— Так значит ты не брал на себя роль сурового чистильщика?

— Никогда! Механизм не должен был взорваться. Он должен был только проехать мимо высокого стола как напоминание того, что, по слухам, произошло с ребенком Жюльет. Кто-то что-то сделал с ним.

— Этот кто-то хотел, чтобы король получил более страшный урок. Кто мог это сделать? Кто имел доступ к твоей мастерской?

Леон закрыл глаза и потряс головой. Было ли это от отчаяния или нежелания размышлять, сказать было невозможно.