Только по любви

Он прокрался через открытое пространство, из которого коридор вел в буфетную, кладовую и кухню. Здесь тоже все было тихо. Ни воинов, бросающих кости при свете сальной свечи, ни слуги, храпящего на столе, оставленном накрытым к позднему ужину, ни охотничьих собак, вычесывающих блох в тростнике. Все, что он увидел, была суетливая мышь, которая неслась прочь, остановившись только раз, чтобы поискать крошки на треснувшей доске для хлеба. Ничего не существовало здесь, кроме пустоты и запахов разлагающихся остатков пищи, гниющего тростника, прогорклого жира и мышиного помета.

Или было все же что-то еще, какой-то металлический, слишком человеческий запах? У Рэнда сжался желудок, когда его мозг с запозданием определил запах свежей крови. Желчь поднялась у него в горле и он сглотнул ее, выругавшись шепотом.

Отойдя обратно к входу, он снял факел с держателя. Крепко зажав его в кулаке, он с неохотой пошел по своим следам.

Жюльет д’Амбуаз неуклюже лежала у подножия лестницы, которая вела в личные комнаты хозяина цитадели прямо за возвышением в большом зале. Ее глаза были остекленевшими, голова повернута под странным углом, но она не упала из-за несчастного случая, она умерла не из-за сломанной шеи или травмы головы. Ее горло было перерезано, перерезано так жестоко, что голова наполовину отделилась от тела.

Ее волосы казались живыми, сверкая медными бликами в неровно горячем свете факела, который он держал над ней, а ее кожа отражала его розоватое сияние. Рэнд, вспоминая ее смех в начале лета, ее мужество, когда она рожала, ее радость и гордость быть матерью, почувствовал, как его горло стиснуло. Он закашлялся, почти задыхаясь от ярости и мучительного неожиданного горя. Она была такая молодая, такая веселая в ее затруднительном, неопределенном положении и прожила так мало, так мало.

Свет факела блестел также на кончиках ее распущенных волос, которые переходили в лужу крови. И хотя ее кожа все еще сохраняла слабый след тепла, это не имело значения. Он пришел поздно.

Слишком поздно.

Если только это не было бесплодной затеей с самого начала. Была ли ее просьба о помощи настоящей, тайно переправленной из места заточения каким-то образом? Или она была написана по приказу того, кто убил ее? На эти вопросы, возможно, никогда не будет ответа.

Рэнд ничего не мог сделать для этой леди. Но он мог помочь ребенку, которого она родила.

Поднявшись, переступив через тело, он начал искать комнату за возвышением. Он ничего не нашел, но не отчаялся. С непреклонным упорством и тщательностью он обошел оставшиеся комнаты цитадели, сначала на нижнем этаже, затем выше. Он не пропустил ни одной комнаты, сундука, склада оружия, вделанного в каменные стены, — ни уголка, ни щели. Он нашел разные маленькие предметы одежды младенца, грубую деревянную колыбель, которую используют вилланы в своих домах, но которая не годится для нежного грудного младенца, названного Маделин.

Когда он проходил по верхнему коридору, в дальнем конце которого находилась бойница, он мельком увидел вспышку света. Добравшись до бойницы за несколько длинных шагов, он опустил факел, встал с одной стороны и осторожно выглянул.

Отряд людей подъезжал к цитадели, их головы качались в унисон с факелами, которые они держали. Пламя отбрасывало огненное, адское зарево на пыль, которая оседала на их пятках. Они были в доспехах, так как металлические кирасы сияли медью и золотом, отражая свет, и их копья и пики ощетинились, как мех какого-нибудь большого зверя.

Древняя цитадель была действительно ловушкой и хорошей приманкой.

Рэнд отпрянул от бойницы, рванул по коридору и вниз по мелким каменным ступеням. Впрыгнув в большой зал, он зашагал к выходу.

Он был почти там, когда услышал хныкающий плач, как писк наполовину притопленного котенка. Циновка заскрипела и разорвалась под его ногами, когда он резко остановился. Подняв факел высоко, он оглянулся вокруг.

Что-то бледное под столом на козлах бросилось в глаза. Мгновенно он был на коленях рядом с ним, вытаскивая его из-под досок, которые держались на шатких опорах. Это была маленькая, твердая доска, шире вверху, чем внизу и обмотанная ярдами белой ткани. К ней был привязан слабый и несчастный младенец.

Нельзя было терять ни минуты. Вытащив нож из ножен, он разрезал льняные пеленки, вытащил из них ребенка. Жюльет, должно быть, несла ребенка, когда ее настигли сзади. Доска, обмотанная тканью, защитила маленькую Маделин от серьезных повреждений, но, возможно, она была потрясена резким падением и поэтому молчала. Или убийца не заметил ее, или оставил умирать, если никто не отзовется на мольбу ее матери.

Освободив младенца от неудобных пеленок, он засунул его в свой дублет, поморщился, почувствовав запах, который исходил от него. Поддерживая головку своим плечом, он застегнул дублет, но не до конца, чтобы попадал воздух. Возможно, тепло его тела и биение его сердца дали какое-то утешение, так как младенец прекратил плакать.