Только ты

Ладно, оставим нашего любвеобильного местечкового героя-любовника в покое и пораскинем мозгами, пока еще есть время, а то выходить скоро. О господи, что ж я тупая такая… я же эту сумку только на днях взяла! Потому что та, другая, была уж слишком гламурная – а я решила, пока мы с Сорокиной будем работать, в старой куртке походить… для пользы дела. И сумку тоже взяла старую, скромную. И она пустая была: я в нее сама все переложила. И кошелек, и удостоверение, и пистолет… и все бумажки лишние выкинула! Значит, этого диска там не было и быть не могло! И на подозрении остаются только вчерашний и позавчерашний день, когда я сидела не в кабинете. Ага! Это уже намного легче! Так… позавчера я была у Сорокиной – и больше нигде. Значит, все-таки Лысенко? Потому как там, кроме меня, его и Ритки, больше никого не было. И зачем, спрашивается, ему это было нужно? Можно, конечно, отдать диски на экспертизу и узнать, одним и тем же мобильником это снимали или разными… а можно не позориться перед экспертами и просто Игорешу спросить. Ладно, чего это я уперлась в Лысенко? А если не он, то кто? Сорокина? Вот уж нет! Во-первых, она бы в гостиницу не пошла. Если бы ей был нужен Мищенко, она бы его сама вызвала. А если она к Нахапетову ходила? Глупости… она его терпеть не может. Тем более что он и уехал давно. И Рита Сорокина не стала бы ждать две недели, а потом тайком совать мне диск в сумку. Она бы мне его сразу показала, в тот же день, в доказательство того, что все мужики – сволочи. А вчера и позавчера в кабинете точно никого больше не было… кроме Марины. Она все время заходила… то одно приносила, то другое. А ей-то это зачем?! Ну, эта версия уж совсем неправдоподобная… Где я – и где Марина? И Лешка вроде на эту Марину и не смотрел никогда… зато Нахапетов весьма смотрел! Тогда не у него ли в номере они и развлекались? Очень возможно! А зачем ей тогда Лешка? Господи… это она таким образом обо мне позаботилась! Бедная, деликатная девочка… постеснялась просто подойти и рассказать! Все же видели, как Лешка за мной ухлестывает. Всем он голову задурил своей безответной любовью… кроме меня! Да и мне, если честно, едва удалось увернуться: если бы не Тим, я, может быть, и поверила бы в Лешкины глупости… Нахлынули старые чувства и затопили с головой и все прочей требухой – в том числе и с лакированным сердцем с золотой каемочкой! Как же, держи карман шире! Ой! Мне выходить!

Лысенко уже маячил у входа в общепит, и, проходя, она чуть заметно кивнула на преследовавшую ее фигуру. Катя встала в очередь, а женщина уселась за столик в углу, откуда можно было без труда обозревать зал, и не сводила с нее глаз. Игорь тут же пристроился на стуле рядом, развалившись и вытянув ноги, заблокировав, таким образом, проход напрочь. Катя купила мороженое и рванула к дверям. Женщина тут же вскочила, но Лысенко и не думал шевелиться.

– Позвольте?

Майор с незаинтересованным лицом глухонемого начал рыться в карманах.

– Эй… – незнакомка постучала его по плечу. – Мне пройти надо!

– Зачем? – выпучив глаза, тупо поинтересовался он.

– Ноги прибери! – прошипела особа в надвинутом на глаза капюшоне.

– Да они мне не мешают!

Женщина двинула столиком, уронила стул, на грохот стал оглядываться народ, но майор сидел, неколебимый, как скала.

– Каждый делает что хочет, – наконец изрек он. – Один сидит, другой ходит… целыми днями. За сотрудником уголовки ходит, – уточнил он. – Причем при исполнении. Зачем?

– А ты кто такой?

– Друг, – кратко ответствовал майор.

– Много у нее, я смотрю, таких друзей!

– А тебе-то что?

– Не твое собачье дело…

Катя стояла на улице, совсем рядом, и через стекло наблюдала ярко освещенную картинку, жалея лишь об одном – что не слышит разговора. Есть в такую погоду мороженое на улице, под валящимся на голову мокрым снегом, было чистым самоубийством, но она машинально откусывала его огромными кусками и глотала…

Наконец Лысенко отпустил свою жертву, и та, вылетев на улицу, чуть не в упор наткнулась на предмет своего любопытства: а именно на старлея Скрипковскую.

– Ну что? – поинтересовался Лысенко, ухватывая женщину сзади за воротник и стаскивая у нее с головы капюшон. – Может, теперь ты нам скажешь, что тебе от нее нужно?

– Да ничего мне от нее не нужно!

Катя вдруг узнала неотступно преследовавшую ее в течение последних дней девицу: это была та самая, которая сидела у Тима на койке, а он лежал с закрытыми глазами. Вот эта, длинноволосая ведьма, бьющаяся сейчас в руках у Лысенко с перекошенным от злости лицом, и наклонялась к Тиму, чтобы его поцеловать!

– Оставь ее в покое, – холодно сказала она. – Это любовница Тимура Отаровича.

– Что?! – девица даже перестала сопротивляться. – Кто любовница? Я?!

– Это твоего Тима, что ли? – у Лысенко тут же заблестели глаза.

– Он давно уже не мой, – устало сказала Катя.