Только ты и я

Два года назад отец категорически не принял его решение бросить университет и поступить на контрактную службу в армию. Они расстались не очень хорошо. Тогда Рудольф не хотел слушать никаких уговоров – он чувствовал только, что не может продолжать жить прежней жизнью и хочет оказаться за тридевять земель от всех, кто знал о его разрыве с Беллой. Прежде всего, конечно, от самой Беллы. Они с отцом наговорили друг другу много неприятных вещей, и Рудольф уехал, так толком с ним и не помирившись.

Сейчас Рудольф приготовился к тому, что отец станет долго выговаривать ему за то, что он не приехал вчера, но ошибся. Оказавшись на кухне, отец повернулся и с жадностью вгляделся в его лицо.

– Как ты возмужал. А как нога? Это же счастье, что все обошлось. Я так рад, сынок.

Он неловко затоптался у стола, и Рудольфу стало стыдно за то, что он и сегодня утром не спешил – оттягивал встречу. Отец вел себя совсем не так, как ожидал Руди.

– Нога гораздо лучше – хожу уже без палки. И… я тоже очень рад тебя видеть, папа.

Сейчас он мог взглянуть на происшедшее глазами отца и понимал, насколько тот был расстроен его решением бросить университет. Сам отец считал себя неудачником – он работал учителем в школе и не слишком любил свою работу. Много лет назад, когда умерла мать Джона и Рудольфа, у Алана Хаммера, молодого и подающего надежды ученого-историка, совершенно опустились руки, он начал пить, вынужден был бросить ответственную должность в Британском музее и долго боролся с пагубной привычкой.

В конце концов он все же сумел взять себя в руки, но теперь ему было глубоко наплевать на свою карьеру – только жена его вдохновляла. Он устроился учителем истории в государственной школе и все свои упования возложил на двух сыновей. Младшего сына ожидала карьера юриста в преуспевающей фирме, и Алан страшно этим гордился.

Она сели за маленький круглый столик с потертой столешницей.

– Чаю? Пива? Или ты теперь пьешь что-то покрепче?

– Спасибо, папа, мне просто чаю. С лимоном, если можно.

– Ну… расскажи, как ты там? Ведь совсем ничего не писал, никаких подробностей, – попросил отец как-то робко.

– Я расскажу папа, обязательно расскажу, – сказал Рудольф и добавил неожиданно для себя: – Я только хочу сказать тебе, что был тогда не прав. Не стоило мне бросать учебу. Теперь все видится в ином свете.

– Ну что ты, Руди, – заторопился отец – признание сыном ошибки явно привело его в замешательство. – Тогда ты просто не мог поступить иначе. Женщины, они и не до того доведут, они над нами большую власть имеют… Ну, не будем об этом.

– Нет, папа, если хочешь, можем поговорить. Теперь все прошло, понимаешь? Сейчас мне кажется, что все случилось к лучшему – то, что у меня не вышло с Беллой. Мы не подходили друг другу. Она не так уж передо мной виновата. Я, должно быть, слишком много себе нафантазировал.

– Ты у меня всегда был добрым мальчиком, – вздохнул отец. – Вот твой мобильник – Джон просил меня передать его тебе, ты забыл его в машине. Ну как ты решил – будешь заканчивать университет?

– Да. Но до осени поработаю у Джона – надо же поддержать его. – Джон был не слишком удачливым предпринимателем. Он уже пытался стать фермером, но, несмотря на все их с Эмми старания, куры редкой австралийской породы упорно болели и не желали нестись. – И моя специальность как раз пригодится – я же в армии стал автослесарем.

– Не знаю, не знаю, зачем Джону эти подержанные автомобили. Много на них не заработаешь. Ну да делайте что хотите, я не стану вмешиваться. – Он махнул рукой. – Но если только ты хорошо подумал и решил, что юриспруденция не для тебя, – сказал отец вдруг. – Еще не поздно что-то изменить. Я ведь тоже когда-то мечтал о научной карьере… но после смерти вашей матери пошел на первую попавшуюся работу. А сейчас я думаю, Руди, что не стоит отказываться от своего призвания, что бы с тобой в жизни ни случилось.

Руди взглянул на отца едва ли не с изумлением – тот впервые говорил с ним так откровенно.

– Нет, папа, – сказал Руди, испытывая благодарность к отцу за то, что тот выразил согласие поддержать его в любом его начинании, – это было так непривычно. Последнее время он чувствовал себя не оправдавшим надежды, плохим сыном. – Мне нравится юриспруденция. Вот только теперь, после всего, что я там видел, мне немного странно представлять себя сидящим в офисе. Наверное, это чувство пройдет. Как говорил наш сержант – к войне привыкаешь быстро, а отвыкаешь долго. Представляю, каково было ребятам после Второй мировой, им-то пришлось повоевать куда больше, чем нам. Но я практически не участвовал в боевых действиях. Ну, что бы мне тебе такое рассказать…

Он поймал себя на том, что вчерашняя встреча с Мишель оттеснила военные воспоминания куда-то в призрачную даль. Сейчас она была самой большой реальностью – эти пышные коричневые волосы, бледное тонкое личико и большие темные беспокойные глаза. Как старательно она изображает, что ей хорошо и весело, а внутри вся – как натянутая пружина. А этот Винс вчера – он просто пожирал ее глазами!

– Как же тебя все-таки ранили?