Только женщины

— Она совсем не ужасная. Она очень хороший человек. Немножко грубовата и ненавистница мужчин, но с прекрасной душой, благородная, не эгоистка — хоть и хвалится, что она трех убила. Кстати, говорила она вам об этом?

Бланш кивнула головой.

— Ну, еще бы! И я верю, что это правда! Но она считает долгом защищать своих близких. Иначе, говорит она, все равно, все мы перемерли бы с голоду. Я не уверена, что это очень нравственно, но я знаю, что бедная Салли Грант не мыслит зла. Впрочем, я отклонилась от темы — это со мной бывает. Я собственно о том говорю, что этот внутренний район густо населен, а пищи здесь очень немного; но, если вы пройдете дальше, за Пиннер, в Чильтерс, или в Амерсгам, или еще лучше, свернете в сторону от большой дороги, ну, например, к Вайкомбу — я уверена, что вы и сестра ваша пристроитесь где-нибудь. Вот относительно матушки вашей не знаю, будут ли ее где-нибудь кормить даром. Женщины бывают разные, но после этой чумы они стали не очень-то доброжелательны друг к другу и меньше всего те, у которых есть земля — жены и дочери фермеров. Впрочем, случается, что их и прогоняют с собственной земли. Такие случаи бывали. Только горожанкам-победительницам, если у них есть смысл в голове — все-таки приходится оставлять у себя тех, кто знает, как сажать и сеять.

Под вязом было почти темно. Порой, гудя; пролетал мимо жук; над садом быстро и бесшумно носились летучие мыши; проплыла, совсем близко, сова.

— Как это все зверье теперь осмелело! — заметила тетя Мэй. — До этого года я никогда здесь не видала сов.

— Я бы боялась здесь сидеть, если б вас не было.

— Пока еще бояться нечего.

— Пока?

— Через несколько лет, пожалуй, и будет чего. На днях мы убили одичалую кошку, которая вздумала таскать цыплят. Кошки уже вернулись, да и собаки не так почтительны, как были. Теперь, я думаю, все собаки перемешаются между собой и выработается средний тип, более близкий к первоначальному, может быть, поменьше. По-моему, теперь преинтересно жить. Я бы даже желала, чтоб мужчина появился на земле снова не ранее, как через двадцать лет — чтоб посмотреть, что за это время натворит природа. Я часто думаю об этом, сидя здесь по вечерам.

— Какая жалость, что я так мало знаю! Как вы думаете, есть такие книги?…

— Книг вам не нужно, милая. Вы только не закрывайте глаз и научитесь думать.

Обе снова умолкли. Тетя Мэй докурила третью папироску, но не проявляла ничем желания вернуться в комнаты, а Бланш так заинтересовалась разговором, что забыла об усталости.

— Это все ужасно интересно, — выговорила она, наконец. — Теперь все изменилось. Мамаша и Милли огорчаются и рады были бы, если б все опять стало по старому, а я — нет, я бы не хотела.

— И вы правы. Это значит, что вы сумеете приспособиться, что вы — новая женщина, хотя, может быть, вы никогда бы и не узнали этого, если б не чума. А с сестрой вашей будет, по-моему, одно из двух: либо она поселится где-нибудь, где есть мужчина — в Вайкомбе, кстати, есть один — и будет рожать детей; либо найдет утешение в религии.

Бланш хотела что-то спросить, но тетя Мэй перебила ее: — О мужчине не стоит говорить — потом узнаете. Теперь, ведь, как на Небе — не женятся и не выходят замуж. Да и как же быть иначе, когда на тысячу женщин приходится один мужчина. Стоит ли волноваться из-за этого… Так уж суждено, а вот Фанни… — Она вдруг запнулась и нетерпеливо вытащила портсигар. — Так уж и быть, выкурю сегодня еще одну папироску — даже две. Сегодня у меня праздник — есть с кем поговорить, отвести душу. Алл и еще совсем дитя — с ней невозможно разговаривать. Вы не устали? Не хотите спать?

— Ни капельки. Здесь так приятно.

— Я не вижу вас, но знаю, что вы говорите правду. Ну ладно. Под покровом тишины и мрака я вам сделаю одно признание. Я знаю, что я на вид старуха, но я до нелепости романтична — только мужчины здесь ни при чем. Я, душа моя, прежде писала повести и романы — нелепое занятие для старой девы, но оно хорошо оплачивается, а у меня все время был зуд в душе — потребность высказаться. И вот этого-то мне и не хватает в новом мире. С Салли Грант мы никак не можем сговориться, да ее и не переговоришь. И вот, представьте себе, я такая идиотка, что и теперь пишу разные пустячки — даже теперь, когда я сделалась разумной, практичной женщиной, у которой на руках четыре чужих жизни. Все-таки, значит, мы, женщины-писательницы, не все были дуры… Вы религиозны?

— Как вам сказать — пожалуй. Мы все ходили — в церковь… Не в такой степени, конечно, как миссис Поллард.