Толковая Библия. Ветхий Завет и Новый Завет

В древнем языческом мире все было совершенно иначе. Всякий исключительно преследовал свои собственные интересы, нисколько не заботясь о других, потому что язычники знали только земную жизнь и у них не было никакой другой цели, как счастливо прожить именно здесь. И само счастье в основе было только наслаждением, хотя оно и понималось то в более грубом, то в более высоком смысле. Собственная личность у них есть центр, около которого вращалось все. Античный человек презирал всех, кого он привлекал на служение себе, ненавидел всех, которые противились ему. «Человек человеку волк» – таково было основное воззрение древнего дохристианского мира. Отсюда он не знал снисхождения к слабым, сострадания к угнетенным. В этом отношении бессердечным эгоизмом проникнуты даже мысли Платона, благороднейшего среди древних мудрецов, о государстве. Все нищие, по его мнению, должны быть изгнаны из государства, бедных не должно принимать, если они больны. Если телосложение рабочего недостаточно крепко, чтобы противостоять недугу, то врач без смущения может оставить его, так как этот рабочий уже бесполезен для продолжения своего ремесла. «Плохую услугу, – говорит Плавт, – оказывает бедному тот, кто дает ему есть и пить, потому что то, что он дает ему, только ухудшает и удлиняет ему жизнь к его бедственности». Добро можно было делать только тем, которые нам делают добро; тех же, которые делают нам зло, можно было только ненавидеть, даже должно было ненавидеть их.

По Аристотелю, гнев и месть – законные страсти; без них у людей не было бы сильных побуждений к добру. О самоотречении, о любви, которая может больше давать, чем принимать, и особенно о любви к врагам Древний мир не имел никакого понятия. Себялюбие было основным началом его жизни, а отсюда Древний мир не знал никакой благотворительности. От этого бездушного себялюбия могла избавить человечество только любовь, провозглашенная христианством. И эта любовь возродила его. Жизнь первобытных христиан всецело проникнута была этой братской любовью. Ничто так не изумляло язычников, ничто не было так непонятно для них, как эта именно любовь среди христиан. «Смотрите, – кричали они, – как они любят друг друга!» Между собой христиане называли себя братьями, и это братское имя было не словом только: они и в действительности жили как братья. Целование, которым они приветствовали друг друга при совершении евхаристии, не было простой формой; христианская община действительно была одним семейством, все ее члены – чадами единого небесного Отца.

Всякий служил другому, всякий молился за других. Все у них было общее. Даже незнакомец, приходивший издалека, если только он приносил одобрительное письмо от своей общины, доказывавшее, что он христианин, был принимаем как брат, и все относились к нему, как к брату. «Они любят, не зная друг друга!» – изумленно говорит один язычник. Все это, конечно, представляло полнейшую противоположность языческому изречению: «Человек человеку волк». Эта братская любовь затем расширялась до всеобщей любви к людям. Родившаяся из любви и живущая в любви христианская община была истинным органом для осуществления любви. Она прежде всего обнимала тех ее членов, которые каким бы то ни было образом нуждались в помощи, но затем расширялась, чтобы обнять любовью и тех, которые стояли еще вне общины. Ведь и их должно привлечь к христианской общине. Отсюда любовь действовала в миссионерском духе. Она никого не исключала, как никого не исключает и милость, из которой она происходит, не исключала даже врагов, даже гонителей.

В христианских общинах отдельные лица, несомненно, много совершали дел любви и от себя. Христианин ревностно следовал слову Господню: «Просящему у тебя дай, и от желающего занять у тебя не отвратись». В «Учении двенадцати апостолов» говорится: «Не будь таким, который раскрывает руки для взятия, но сжимает для давания. Не смущайся давать, и когда даешь, не делай этого с неохотою. Ибо ты узнаешь, кто есть славный воздаятель награды. Не отказывай нуждающемуся, но разделяй все с твоим братом и не говори, что это твое. Ибо если вы сотоварищи в бессмертном, то кольми паче в земном».

Обыкновенной формой приношений было приношение для совершения Вечери любви. Члены общины приносили свои дары большей частью натурой, и из них требующаяся часть хлеба и вина выделялась для евхаристии, а остальное шло в пользу духовенства и бедных. Имена жертвователей записывались на таблицах, так называемых диптихах, и поминались в молитве. За умерших дары приносили их родственники в день поминовения их, – обычай, который поддерживал живую и постоянную связь между настоящей и загробной общиной. Сами усопшие этим как бы продолжали служить общине. Затем делались приношения при особых обстоятельствах – по случаю радостных событий, в день крещения и т. д.