Толмач

– Они же умерли! – окрысился я, подумав: «Вот оно, пошло-поехало!.. Ложь сама себя клонирует!»

– Ах да, умерли… – Она почесала в затылке. – А… А квартира в таком состоянии, что там жить нельзя. На ремонт денег нет. Все протекло. А по стенам – здоровущие трещины, опасно для жизни. Из трещин тараканы таращатся. Это правда! В последнее время я даже у соседа жила.

Теперь пошли выяснения, что за сосед и сколько она жила. Оксана говорила то одно, то другое, путалась в датах, цифрах, адресах и в конце концов разревелась, сквозь слезы повторяя, что если назад – то лучше уж сразу в колодец или под поезд.

– Да хватит с этим поездом! Анна Каренина нашлась! Тут это не проходит, говори что-нибудь конкретное! – одернул я ее.

– Более веских причин нет? – подавая ей воду, настойчивее спросил Тилле.

Но она, всхлипывая, все вспоминала про колодец, рельсы и петлю. Потом прибавила:

– И голод! Голодала сильно! Вот!

– По ней не очень скажешь, – скептически покачал головой Тилле.

– Он сомневается, что ты так уж страшно голодала, – перевел я и добавил злорадно: – По фигурке действительно не скажешь.

– Это я с пшена опухла, – парировала она, кокетливо утираясь платочком и глядя на меня влажными глазами.

«А может, с икры и осетрины,» – хотел сказать я, но промолчал. Между тем Тилле наговорил несколько заключительных фраз и окончил интервью:

– Подождите внизу, – и тише добавил: – Случай простой. Надо уложиться в срок визы. Если сама уедет до истечения визы, у нее не будет проблем на границе. Нет денег на билет – найдем через посольство этого Гюнтера, он обязан оплатить.

Пока мы спускались, она канючила:

– Что, плохо, да?.. Плохо?..

– Да чего уж хорошего. С этим дедушкой-психом, подругой, родителями!.. Зачем живых людей хоронить?.. Видишь, чем обернулось?.. В глупое положение и себя и меня поставила!

– Ну, не сердись, миленький, – виновато сказала она и тронула меня за рукав, и от этих простых слов что-то сжалось внутри, я сразу забыл все неувязки, но одернул себя и солидно объяснил:

– Вместо того, чтобы про топор и колодец плести, надо было что-нибудь конкретное рассказывать. За что им уцепиться в твоем рассказе?.. Где тут политика?..

Внизу, в комнате переводчиков, у окна стоял высокий, хорошо одетый (в бабочке и вельветовом костюме-тройке) сухощавый негр с бородкой и пил чай из стаканчика. Открытый термос дымился на столе.

– Суза, переводчик с суахили и многих других языков, – представился он по-немецки.

Я пожал ему руку и пошел на балкон курить. Оксана – следом, попросила сигарету.

– А вообще как думаешь, дадут? – закуривая и ежась на холодке, опять с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза.

– Не знаю. Мало нужного рассказала. В колодец, под поезд, в петлю!.. Это не аргументы. Пол-Союза под поезд не прочь. Ничего хорошего. Одни глупости. Плохо дело. «Кушать нечего». Это экономическое беженство, а тут другая контора, – заговорил во мне комендант лагеря, который знает, что жертву сперва надо испугать, а потом уж брать голыми руками.

Она замерла с дымящейся сигаретой в губах.

– Это все Валька, подругин муж, неправильно научил: иди, говорит, и скажи, что жить негде и кушать нечего, они и дадут. Вот он жлобяра в натуре! А я, дура, уши развесила!

– А что твоя подруга говорила?.. Что ты, мол, украинского языка не знаешь, вот тебя и терроризируют…

– А меня, между прочим, правда какие-то уроды-хохлы на базаре избили один раз, когда я не смогла им по-украински ответить!.. Правда-правда!.. Убить грозились: «Вначале всем взводом тебя, кацапка, отдерем, а потом на осине, как Олега Кошевого, повесим!..» – сообщила она, стряхивая пепел с балкона.

– А почему не рассказала?

– Паравилна!.. Учи!.. Учи!.. – вдруг раздалось из комнаты.

Мы оторопело посмотрели друг на друга. Я в замешательстве заглянул в комнату – это негр лыбился во весь свой белый рот, с ужимками жестикулируя и повторяя, то ли шутя, то ли серьезно:

– Твой зачема девучка учаши?

– Ты понимаешь по-русски? – спросил я, а в голове мелькнуло: «Вот оно! Этого еще не хватало! Сейчас донесет!..»

– Суза пять лет Руссия жити, Ростов-дедушка, Одесс-бабушка быти.

Оксана с изумлением смотрела на него.

– О, харашо девучка! Помогай нада. Паравилна, политик, политик нада! Суза знати.

– Она уже дала интервью, поздно теперь думать, – сказал я, намекая, что моя учеба уже не имеет значения.

– Нича, адваката можно потома сказати, девучка на интервуй валнавай, а патом вспаминай… – невозмутимо ответил Суза и вытащил из портфеля два пластиковых стаканчика: – Чая?.. Откуд девучка?..

– Из Харькова.

– Как ими?.. О, Оксана, Натьяша, Ленучка, рули сюда, вали туда! – развеселился Суза. – Ранша вся Натьяша и Ленучка мой быти!.. Иди, разгавора буди. Нада, нада!.. Давай-вставай! Сувай-давай! – углубился он в забытые сладкие слова, а у меня отлегло от сердца, хотя я и подумал, что, видно, в этом здании уши есть даже у балконов.

Тут появилась подруга. Оксана плаксиво ей пожаловалась, что противный Валька все неправильно насоветовал, но подруга хладнокровно махнула рукой: