Толпа героев XVIII века

София согласилась на все условия – ведь она уже любила своего избранника. Павел Петрович был тогда прекрасен – хрупкий, стройный, добрые карие глаза, даже форма носа его не портила. Он был умен, гуманен, образован, возвышенная, чистая душа. Многие неприглядные черты Павла тогда видны еще не были, они проявились потом. Словом, девушка ехала в Россию с открытым сердцем. И поначалу все складывалось прекрасно. При дворе она всем понравилась. «Сознаюсь вам, – писала Екатерина Гримму, – я пристрастилась к этой очаровательной принцессе, пристрастилась в буквальном смысле этого слова. Она именно такова, какую хотели: стройна, как нимфа, цвет лица белый, как лилия, с румянцем наподобие розы… высокий рост с соразмерной полнотою и легкость поступи. Кротость, доброта сердца и искренность выражения на лице. Все от нее в восторге…»

В сентябре 1776 года невеста перешла в православие, стала Марией Федоровной уже навсегда. Семейная жизнь ее была прекрасна. Когда стало известно, что Мария беременна, Екатерина подарила молодым 362 десятины недалеко от Царского Села. Там были построены два охотничьих домика «Крик» и «Крак» – как в поместье Этюп. Так начался Павловск, который застраивался и хорошел, став главной летней резиденцией Марии.

Но чем дольше жила Мария в России, чем больше она узнавала окружавший ее мир, тем сложнее становилось ее положение. С удивлением она узнала, что императрица, эта, можно сказать, стоящая на краю могилы пятидесятилетняя старуха, имеет молодых любовников, что двор ее – настоящий вертеп. Затем она узнала, что между Павлом и Екатериной нет согласия. Трепетной Марии, принесшей в Россию воспоминания о своей добропорядочной семье, где все так любят и заботятся друг о друге, такое казалось невозможным, ужасным…

И вот здесь очень важный момент. Мария была доброй, милой, но не особенно умной женщиной. Нет, не так! Точнее сказать, она не обладала государственным умом Екатерины II. Их объединяло только то, что обе носили имя София, родились в одном городе и были немками. Но этого мало, чтобы прослыть в истории Великой. За деревьями Мария не увидела леса – для нее императрица Екатерина была не великой государыней, реформатором, деятелем, возведшим Россию на вершину славы, а порочной, вредной, лишенной добросердечия особой – думаю, что больших ругательств ни на каком языке Мария не знала. К тому же Мария не могла простить Екатерине более всего то, что императрица отобрала у нее первенца Александра и родившегося вторым Константина и стала воспитывать их по своей методе.

«Россия от вашей душевной красоты и от доброты вашего сердца ожидает, что вы, меняя отечество, будете относиться с чувствами самой живой и глубокой привязанности к отечеству, которое вас принимает, дав выбором свое предпочтение». Так Екатерина писала невесте своего сына. Но все напрасно – второй Фике, ставшей великой государыней, из Марии не могло получиться. Конечно, она прилежно изучала русский язык, как и все остальное делала старательно, но присущий ей педантизм не мог заменить любви к стране, куда ее забросила судьба. Екатерина, меряя с себя, ошиблась, когда писала: «Убеждения и любовь к России придут позже». Не получилось. Французский дипломат Масон писал: «Мария Федоровна не льстила русским, как Екатерина, усвоением их нрава, языка и предрассудков. Она не хотела снискать уважения этого народа, показывая презрение к своему отечеству и краснея за свое происхождение… У нее всегда лежит на сердце память о ее многочисленных родственниках». Так получилось, что и в России она навсегда осталась немкой.

Да и русский язык она так до конца и не выучила. В день открытия знаменитого Царскосельского лицея, как вспоминает Иван Пущин, «императрица Марья Федоровна попробовала кушанье. Подошла к Корнилову, оперлась сзади на его плечо, чтоб он не приподнимался, и спросила его: “Карош суп?” Он медвежонком отвечал: “Oui, monsegnier!” Сконфузился ли он, или не знал, кто его спрашивает, или дурной русский выговор, которым был сделан вопрос, неизвестно… Императрица улыбнулась и пошла дальше, не делая уже больше любезных вопросов».