Толстая Нан (Императрица Анна Иоанновна)

Пальцы свело судорогой, он с усилием разжал их, пытаясь успокоиться. Такие дела в горячке не делаются. Надобно поговорить с Анной. Может быть, даже сегодня. Пора заставить ее подумать о будущем! Да, сегодня. Но не сейчас. Потому что с минуты на минуту Ан на облачится в свой обычный наряд: длинный зеленый турецкий халат да красный повойник — и, словно полководец, который делает смотр своим войскам, отправится делать смотр своим сокровищам. Каждый день она по нескольку часов разглядывает редкостные ткани, которые ей порою доставляют из запредельных стран, даже из Китая, а более всего внимания уделяет своим драгоценностям. Ювелир Позье, которого она поселила вместе с подмастерьями-граверами поближе к себе, во дворце, и не единожды в день их навещает, закатывает почтительно глаза, когда говорит об Анне. Императрица — истинный знаток бриллиантов, ее страсть к драгоценным камням сравнима с любовной страстностью, а работой ювелиров по огранке или шлифовке каменьев она готова любоваться часами — напролет! И здесь замкнутое, мрачноватое лицо Толстой Нан смягчается, разглаживаются напряженные складки, ласково светятся глаза, и даже вообразить невозможно, что при взгляде на эту женщину кто-то мог ляпнуть: «Вот идет царь Иван Васильевич!»

Бирон вдруг нахмурился. Что-то промелькнуло в голове, какая-то мысль неприятная, какое-то гнетущее воспоминание… Царь Иван Васильевич?.. Да! Он тоже отличался страстью к драгоценностям, в сокровищнице Анны Иоанновны многие камни принадлежали еще этому великому государю. Говорят, накануне смерти он зачастил в свою кладовую, снова и снова без устали перебирал сверкающие каменья, а вскоре…

Бирон качнул головой, отгоняя неприятные мысли, и подал руку императрице, которая уже бросала на него недоумевающие взгляды. И они отправились в ювелирные мастерские, где снова и снова зачарованно следили за игрой света в причудливо ограненных бриллиантах и сапфирах. Однако злые мысли — не стая крикливого воронья, их так просто не разгонишь. И воспоминания о последних удовольствиях царя Ивана Васильевича снова и снова посещали Бирона, заставляли его мрачнеть. А стоило вспомнить, что и первый Самозванец, по слухам, накануне своей страшной погибели весь вечер играл каменьями, словно дитя — игрушками, как Бирону хотелось схватить Анну за руку и выдернуть ее вон из сокровищницы, отвлечь от чарующей и, быть может, губительной игры алмазных граней.

Разумеется, вскоре немецкая рассудительность взяла верх над русскими суевериями, которые задурили ему голову. С кем поведешься, от того и наберешься, еще одно замечательное выражение.

Увы… эти русские суеверия вспомнились ему очень скоро. Не далее как нынче же вечером.

Дворец уже затих, все удалились на покой. Настало время спать, и бодрствовал лишь только караул.

Пробило полночь. Дежурный офицер прошелся по постам, скомандовал «вольно» и присел в кресло, чтобы вздремнуть. Вдруг часовой, стоящий у открытых дверей тронной залы, крикнул:

— На караул!

Солдаты вытянулись, офицер вскочил и выхватил шпагу, готовый отдать честь. Он увидел, что императрица Анна Иоанновна ходит по тронной зале взад и вперед, склоня задумчиво голову, не обращая внимания ни на кого. Часовой стоял как вкопанный, держа руку на прикладе, весь взвод замер в ожидании, но что-то необычное чудилось в лице императрицы… Эта странность ночной прогулки по тронной зале начинала смущать гвардейцев. И тут послышались шаги в коридоре. Офицер обернулся и увидел Бирона в ночном одеянии.

— Не знаете ли вы, сударь, долго ли намерены ее величество оставаться в тронной зале? — шепотом осведомился офицер, отсалютовав фавориту. — Время столь позднее…

— В тронной зале? — вскинул брови тот. — Я сейчас от императрицы, она ушла в спальню ложиться.

— Взгляните сами — она в тронной зале, — твердо сказал офицер.

Бирон приблизился к дверям — и замер.

— Это какая-нибудь интрига, обман, какой-нибудь заговор, чтобы подействовать на солдат! — вскричал он, наконец-то выйдя из оцепенения, а потом бегом устремился в покои государыни и через миг вернулся, ведя ее за руку: с распущенными волосами, в пудермантеле[7], в котором он ее застал.

Анна Иоанновна изумленно уставилась на женщину, стоявшую посреди тронной залы. Ей почудилось, будто она видит свое отражение в зеркале. Та же внушительная фигура (незнакомку тоже можно называть Толстой Нан!), то же хмурое лицо (и ее можно сравнивать с царем Иваном Васильевичем!). Разница лишь в одежде да в том, что Анна Иоанновна сама про себя знала, что она — настоящая, а эта — самозванка!

— Кто ты, зачем пришла?! — крикнула Анна.

Незнакомка, не молвив ни слова и не сводя глаз с императрицы, попятилась к трону, а потом начала подниматься на ступеньки под балдахином.

У Анны перехватило дыхание от возмущения, она слова не могла сказать.

Ее трон! Ее власть! А вдруг… вдруг кто-то решит, что настоящая — та, другая.

— Это дерзкая обманщица! — не выдержал Бирон. — Вот императрица!

Анна с облегчением поняла, что Эрнест-Иоганн указывает именно на нее. О любимый, верный друг… Он не предал, он никогда не предаст!