Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ)

На странице 15 яснополянского экземпляра «Братьев Карамазовых» мы находим нижний уголок загнутым вдвое, типично толстовский прием. Именно здесь дана развернутая портретная характеристика отца Карамазовых — Федора Павловича:

«Физиономия его представляла к тому времени что-то резко свидетельствовавшее о характеристике и сущности всей прожитой им жизни»; «маленькие его глаза», «вечно наглые, подозрительные и насмешливые», «множество глубоких морщинок на его маленьком… личике», «нос, не очень большой, но очень тонкий, с сильно выдающеюся горбиной»: «Настоящий римский, — говорил он, — вместе с кадыком настоящая физиономия древнего римского патриция времен упадка»[251].

Это не совпадение, а закономерность, когда зоркий глаз художника выделил для себя главное. Запомнилось и осталось на всю жизнь.

В толстовском предисловии к книге А. И. Ершова «Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера» (1889) содержалось еще одно примечательное свидетельство:

«Я дописывал это предисловие, — сообщал Толстой, — когда ко мне пришел юноша из юнкерского училища. Он сказал мне, что его мучают религиозные сомнения, он прочел «Великого инквизитора» Достоевского, и его мучает сомнение, почему Христос проповедовал учение, столь трудно исполнимое. Он ничего не читал моего. Я осторожно говорил с ним о том, что надо читать Евангелие и в нем находить ответы на вопросы жизни. Он слушал и соглашался» (27, 524).

И в дальнейшем Толстой не раз обращался к поэме Ивана о Великом инквизиторе.

В «Яснополянских записках» Д. П. Маковицкий воссоздал беседу Толстого с болгарином Лосевым и Чертковым. Лосев признался, что идея Великого инквизитора всегда его возмущала, «потому что она унизительна для человека». На это Толстой заметил, что идея эта тоже ему «не нравилась». Вмешался Чертков, сказав, «что он стоит за братьев Карамазовых: Достоевский выражает в лице Алеши положительные стороны христианства, в словах безверника Ивана он больше критикует православие, чем отрицает христианство»[252]. Незадолго до ухода из Ясной Поляны в беседе с домашними Толстой заговорил о Достоевском — о поучениях старца Зосимы и о Великом инквизиторе.

«Здесь очень много хорошего. Но все это преувеличено, нет чувства меры… Великий инквизитор — это так себе. Но поучения Зосимы, особенно его последние, записанные Алешей мысли, хороши»[253].

Ошибочно считать, что Толстому был чужд круг проблем, поднятых в поэме Ивана Карамазова. Чтобы убедиться в противном, достаточно открыть «Соединение и перевод четырех евангелий» (см. т. 24). Через все сочинение проходит мысль о двух типах отношения к жизни — христианском и языческом. Как и Достоевский, Толстой отстаивал культ духовной свободы, видел в Христе провозвестника новой религии. Христос в легенде Ивана восстает против авторитета, таинства, чуда, и Толстой всю свою жизнь посвятил срыванию мистических и диктаторских покровов с христианского вероучения. Неприятие Толстым идеи «Великого инквизитора» не означало расхождения с Достоевским. Напротив, именно в признании недопустимости движения человечества по пути, начертанному инквизитором, оба писателя были единомышленниками. Ни Толстой, ни Достоевский не хотели превращения жизни в общественный муравейник. Упразднение духовной свободы во имя хлеба и зрелищ обоими воспринималось как неминуемая катастрофа. В основе толстовского восприятия романов Достоевского было несовпадение художественных вкусов и эстетических принципов отражения действительности.

В 1900-е гг. имя Достоевского прочно стало в один ряд с именами великих художников и мыслителей. В Ясной Поляне, где собирались люди разных убеждений, споры о Достоевском не умолкали. Толстой прислушивался к ним, сохраняя при этом свой взгляд на мир художника. Да, он по-прежнему не принимал манеры его письма, но редко подвергал сомнению глубину его философско-нравственных исканий.

«Достоевский, — говорил он Черткову, — да, это писатель большой. Не то что писатель большой, а сердце у него большое. Глубокий (выделено Чертковым. — В. Р.). У меня никогда к нему не переставало уважение»[254].

Посетовав на то, что В. Ф. Булгаков считает Достоевского своим «любимым писателем», Толстой в то же время добавил:

«Но, конечно, это настоящий писатель, с глубоким исканием…»[255]