Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ)

«И не понимают, что сами виноваты! А между тем жалко: «Заря» — журнал с хорошим направлением. — И что за манеру взяли они публиковать заранее об всякой вещице, которая у них будет напечатана! «В следующей книжке начнется роман «Цыгане», и это появится раза два, на заглавном листе, заглавными буквами. Журнал, который с самого первого номера, в направлении своем и в критике, стал на самый высокий тон, — тот журнал не может так торжественно извещать об «Цыганах» без того, чтоб «Цыгане» (роман В. П. Клюшникова. — В. Б.) не были произведение, равное по силе «Мертвым душам», «Дворянскому гнезду», «Обломову», «Войне и миру». А между тем роман «Цыгане» хоть и не без достоинств, но вовсе уж не «Мертвые души». Всякий подписчик накидывается на возвещенных «Цыган» с жадностию и говорит потом: «Э, так вот они чему обрадовались, значит, тонко!». Таким образом и журналу вредят, и роману вредят. То же самое и повести госпожи Кобяковой (А. П. Кобякова — псевдоним А. П. Студзинской. — В. Р.). Ну к чему они выставили все имена и все статьи при публикации за нынешний год?» (XXIX₁, 106).

Два фрагмента

Из письма Ф. М. Достоевского — Н. Н. Страхову

24 марта 1870 г. Дрезден

1. О Пушкине, Ломоносове и Толстом

«Две строчки о Толстом, с которыми я не соглашаюсь вполне, это — когда Вы говорите, что Л. Толстой равен всему, что есть в нашей литературе великого. Это решительно невозможно сказать! Пушкин, Ломоносов — гении. Явиться с Арапом Петра Великого и с Белкиным — значит решительно появиться с гениальным новым словом, которого до тех нор совершенно не было нигде и никогда сказано. Явиться же с «Войной и миром» — значит явиться после этого нового слова, уже высказанного Пушкиным, и это во всяком случае, как бы далеко и высоко ни пошел Толстой в развитии уже сказанного в первый раз, до него, гением, нового слова. По-моему, это очень важно. Впрочем, я не могу всего высказать в нескольких строках» (XXIX₁, 114).

2. О недостаточной жесткости Н. Н. Страхова к нигилистам и западникам в статьях о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

«Но отвечаю на Ваш вопрос — почему я нашел в «Заре» недостаток самоуверенности? Я, может быть, неточно выразился, но вот что: Вы слишком, слишком мягки. Для них надо писать с плетью в руке. «Во многих случаях Вы для них (речь идет о нигилистах и западниках. — В. Р.) слишком умны. Если б Вы на них поазартнее и погрубее нападали — было бы лучше. Нигилисты и западники требуют окончательной плети. В статьях о Толстом Вы как бы умоляете их согласиться с Вами*, а в последних статьях о Толстом Вы впадаете в какое-то уныние и разочарование, тогда как, по-моему, тон должен быть торжественный и радостный до дерзости:** ну что Вы думаете — понимают они в самом деле тонкий, блестящий юмор Ваш в письмах Косицы?[26] Когда я здесь читал об г-же Конради[27], подражающей Писареву[28], или об том, где Вы просите Вашего корреспондента, после того как Вы, к своему удивлению, чувствуете, что не можете считать себя ни дураком, ни подлецом, — и тотчас же оговариваетесь, как бы в страхе: «Я вас прошу понять меня как следует», — то я здесь хохотал, а неужели Вы думаете, что такой тон им понятен? Одним словом: Вам подобным тоном не писать — невозможно; ибо это серьезность, любовь и почтительность к делу; есть теперь тон журнала, и этот тон высок, что и прекрасно … но иногда, по-моему, надо понижать тон, брать плеть в руки и не защищаться, а самим нападать, гораздо погрубее. Вот что я разумел под самоуверенностью. Впрочем, может быть, я сужу ошибочно — из азарта» (XXIX₁, 113–114).

^{Н. Н. Страхов}