«Катюше было много дела по дому, но она успевала всё переделать и в свободные минуты читала. Нехлюдов давал ей Достоевского и Тургенева, которых он сам только что прочел. Больше всего ей нравилось «Затишье» Тургенева.
Разговоры между ними происходили урывками, при встречах в коридоре, на балконе, на дворе и иногда в комнате старой горничной тетушек Матрены Павловны, с которой вместе жила Катюша и в горенку которой иногда Нехлюдов приходил пить чай вприкуску. И эти разговоры в присутствии Матрены Павловны были самые приятные. Разговаривать, когда они были одни, было хуже. Тотчас же глаза начинали говорить что-то совсем другое, гораздо более важное, чем то, что говорили уста, губы морщились, и становилось чего-то жутко, и они поспешно расходились» (32, 46).«Но когда они один на один (Нехлюдов и Катюша. —
«Со времени ночи, проведенной Катюшей на откосе железной дороги, душа ее вся изменилась. С 14, 15 лет она сблизилась с Матреной Павловной, с Софьей Ивановной она читала книги, читала Достоевского, Тургенева, верила в то, что есть добродетель и порок, что можно и должно быть хорошей.
Эти верования еще усилились, когда племянник тетушек Дмитрий Иванович гостил в первый раз и давал ей читать книги. Но с того времени, как он соблазнил ее и уехал, в особенности с той ночи, когда она хотела убить себя, она поняла, что все было вздор и господские игрушки. И все то, что она увидала у крестной, вся эта нужда, вся жестокая борьба из-за денег, все эти бедные радости, состоящие только в одурманивании себя, и ее собственная нужда, в которой никто не принимал участия, подтвердили ей это, и она раз навсегда поняла, и несомненно поняла, что всякий только до себя и что все эти слова: добродетель и порок, все вздор, обман. Жить надо, и что слаще и богаче, то лучше» (33, 98).«Перед отъездом своим из города он выхлопотал у тюремного начальства перевод Масловой в отдельную камеру. Он думал, что ей там будет лучше. Прислал ей туда белья, чаю и книги. Книги были: Тургенев, «Отверженные» В. Гюго и Достоевский.
Когда он, вернувшись из деревни, приехал в острог, Катюша встретила его, как в прежние раза: сдержанно, холодно и застенчиво. Застенчивость эта еще увеличилась от того, что они были одни.
Когда он вошел, она лежала на постели и спала.
— Ах, вы? — сказала она. — Что же, съездили?
— Да, съездил, был в Панове и вот привез вам. Помните?
Он подал ей фотографическую карточку.
Она взглянула, нахмурилась и отложила в сторону.
— Я не помню этого ничего. — А вот что напрасно вы меня перевели сюда.
— Я думал, что лучше: можно заниматься, читать.
Она молчала.
— Что же, вы читали?
— Нет.
— Отчего же?
— Так, скучно.
Она не смотрела на него и отвечала отрывисто» (33, 154–155).
«Глава L
Маслова была нынче, потому ли, что в комнате не было смотрителя, потому ли, что она уже привыкла к Нехлюдову, свободнее и оживленнее. Нехлюдов подал ей исправленный зуб, и она обрадовалась, как и тот раз, улыбаясь, не распуская губ.
— Вот спасибо вам, как скоро и хорошо. А еще у меня просьба к вам, — и она стала просить его о своей новой сожительнице, обвиняемой в поджоге, что все это может лучше всего объяснить ему ее сын, который содержится здесь же, в остроге. Звать его Василий Меньшов.
— Вы только поговорите с ним, вы все поймете, — говорила Маслова, повторяя слова старухи.
— Да ведь я ничего не могу, — отвечал Нехлюдов, радуясь проявлению ее доброты.
— Вы только попросите смотрителя, он все для вас сделает, — продолжала она.
— Непременно попрошу, — сказал Нехлюдов, — только я ведь не начальник и не адвокат.
— Ну, все-таки, — сказала она.
— Я непременно сделаю что могу. А что вы думаете о том, чтобы перейти к политическим?
— А какая же я политическая? — сказала она улыбаясь. — Только нешто от того, что там, говорят, их не запирают. Уж очень скучно, как запрут.