Толстой и Достоевский. Братья по совести

Этика Толстого субъективно-христианская. В этической системе Кавелина объективный посыл оказывался главенствующим: он, хоть и связан с субъектом через совесть, довлеет над ним, диктует ему установленные формулы общественного существования. Кавелин поставил нравственность в зависимость от научного знания, от «усредненных», то есть общепризнанных, правил поведения. Кодекс этики предопределял характер воспитания и правила свободы, а скорее, не свободы. Кавелин требовал от человека осмысления «внешнего идеала», правил поведения и следования им (в противном случае — отход от эталона).

Для него была непререкаема объективность юридических наук: они формулируют законы поведения человека, выводят право на уровень «срединного» (усредненного) понимании процессов социальной действительности. Сама природа человека противоречива, греховна, подвержена субъективным мотивировкам и не может быть основой для гражданского права и юридических законов. Кодексы человечеству предпосылают Наполеоны.

Этические взгляды Кавелина ближе к протестантизму, нежели к Православию. Отсюда полярность позиций Достоевского и автора знаменитого Письма.

Ф. М. Достоевский был убежден, что «нравственные идеи есть» (XXVII, 85); «доказать их умом нельзя, это правда, но что они тем не менее есть — это опять-таки несомненно» (XXVII, 87); «они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут» (XXVII, 85). Личная воля должна стремиться к воссоединению с высшим нравственным принципом, отражающим идею Христа как всеобщий закон жизни миров космических и человеческих, а стало быть, и жизнь народа (человечества) как целостного организма, живущего через проявление индивидуальности. Человек обращен к вечности, он «не простое земное животное, а связан с другими мирами», существо мистическое (см. главу «Об аде и адском огне» в «Братьях Карамазовых»). В его бессмертной душе живет «духовная жажда», потребность в движении к Богу, основанная «на идее личного абсолютного самосовершенствования впереди, в идеале…», сопряженного со состраданием и любовью.

Так же и у Толстого нравственность, «всегдашнее руководство жизни», «вырастает» из недр религиозного чувства. Религия есть ничто иное как «известное, установленное человеком отношение своей отдельной личности к бесконечному миру или началу его» (39, 26).

«Если религия есть установленное отношение человека к миру, определяющее смысл его жизни, — писал Толстой, — то нравственность есть указание и разъяснение той деятельности человека, которая сама собой вытекает из того или другого отношения человека к миру. […] нравственных учений существует только три: нравственное учение первобытное, дикое, личное, нравственное учение языческое — семейно-государственное или общественное и нравственное учение христианское, т. е. служение миру или Богу, или Божеское» (39, 16).

Душа человека, наделенная потребностью «любить и быть любимой», способностью сострадать, есть частица Бога. Она — «святое вечности зерно», в котором отражается целостность мироздания, вечно растущая в своем стремлении к совершенству субстанция, часть Целого.

Напомним, что у Достоевского нравственность рассматривалась как сопряжение в человеке чувства красоты и христианского идеала, в котором она, нравственность, воплощается и носителем которого являлся русский народ (см. XXVII, 57).

Религиозность Достоевского и Толстого предопределила их взгляд на соотношение естественного и гражданского права. Последнее, считали они, должно вытекать из первого, ибо истинное (для обоих писателей — христианское по сути) религиозное чувство в союзе с Разумом рождает законы «разумения жизни», предопределяет характер всей юридической деятельности.