Толстовский дом

Дальше – больше. Михаил Иванович отличался тем, что, начав быть нетактичным, никогда не останавливался на полдороге, а довольно далеко заходил на этом пути. Михаил Иванович рассуждал о методах воспитания вообще и в частности о тех, что применял к нему его собственный отец: «У нас в семье было просто: дуришь – не жрешь…»

– Вот я с тобой так же… нагадил – лишился денег.

Михаил Иванович вынул из кармана бумажник, из бумажника – медленно – купюры, пересчитал, отделил несколько, опять пересчитал, – гости как завороженные смотрели на толстенькие ручки, отсчитывающие десятки, – отделил две десятки, положил обратно в бумажник, остальные протянул Виталику через стол.

– Вот тебе твои деньги на неделю, пересчитай – здесь на двадцать рублей меньше. Вот так. Кушать – кушай, а на карманные расходы – фига.

Виталик залился краской – тонкокожий, бледный, краснел легко… Недаром они со Светланой так сильно раздражались друг на друга, в самых близких сильней всего отталкивает похожее, а они были похожи, как две матрешки, большая и маленькая. У обоих стержнем, на который наматывалось остальное, было самолюбие – умру, а не покажу людям, что мне плохо! То, что другой сделал бы запросто – выскочить из-за стола, крикнуть «Идите вы с вашими деньгами!..», хлопнуть дверью, – было для него невозможным: демонстрировать свою обиду на людях унизительно, как… как заплакать, описаться. Виталик сидел, пылал щеками, смотрел в стол, кривил губы, губы дрожали… Самим же людям, гостям, конечно же, любая его резкая реакция была бы понятней и приятней, чем наблюдать это молчаливое отчаяние, а так получилось совсем уж неловко…

– У тебя компании, тебе хочется показать своим дружкам, какой ты взрослый, самостоятельный… Твои гулянки влияют на мой распорядок жизни… Светочку могут каждую минуту вызвать… – бубнил Михаил Иванович с методичностью маятника. Он не хотел оскорбить, унизить, он хотел сделать то, что хотел, – донести до шкодливого пасынка свою мысль. – Если еще раз моя жена вынуждена будет поехать по свистку к тебе или в милицию, я тебя вообще сниму с довольствия… – Михаил Иванович наконец поставил точку и, благодушно улыбнувшись, повернулся к жене: – Я не для того женился, чтобы иметь проблемы, верно, Светочка?..

Виталик посмотрел на Светлану, Светлана, словно они играли в игру «передай другому», взглянула на Аришу, Ариша вскрикнула:

– Ой, я забыла, нам же в театр, я совсем забыла. Виталик, пойдем…

– Идите в театр, опоздаете… – только и сказала Светлана.

– Деньги-то, деньги возьми, – напомнил Лошак.

И все быстро о чем-то зашумели-заговорили, толпой вышли детей проводить, Аришу особенно приласкали – за такт, с Виталиком подчеркнуто уважительно попрощались за руку – за испытанное им прилюдное унижение.

Ариша считала, что люди искусства лучше людей не искусства. И это всеобщее сочувствие Виталику, и то, что Лошак не захотел заметить созданную им неловкость, подтвердило: люди искусства не только культурнее других, они добрее, мудрее, достойнее.

– Погодите минутку… – Светлана вышла за детьми на лестничную площадку. – Ариша, я подумала – а ты права!.. Я могла бы петь на концертах Генделя, Глюка, Моцарта… еще Мусоргского, «Песни и пляски смерти»… Уйти, утереть всем нос, хлопнуть дверью… Заманчиво. Я сама об этом думала, но боялась сказать вслух, а ты сказала, и вроде небо не упало! Аришка! Я тебя обожаю!.. Ну все, идите домой… А знаете что? Идите-ка вы и правда в театр. Я позвоню, чтобы вас посадили. Сегодня у нас «Аида».

* * *

В тронном зале дворца фараона в Мемфисе верховный жрец Рамфис сообщил начальнику дворцовой стражи Радамесу, что эфиопы опять идут войной. Оставшись один, Радамес запел о своих надеждах – он будет избран полководцем и женится на прекрасной рабыне-эфиопке Аиде. Во время знаменитой арии Радамеса «Celeste Aida!» Виталик пересчитывал лампочки на центральной люстре Кировского театра, а Ариша переживала за Радамеса.

Появилась влюбленная в Радамеса дочь фараона Амнерис – меццо-сопрано, партия, которую могла бы исполнять Светлана Ростова, затем Аида – сопрано, партия, которую тоже могла бы исполнять Светлана… Во время драматического терцета, в котором каждый из персонажей выражал свои чувства, Ариша решала, кого ей больше жаль – Амнерис или Аиду, Виталик, пересчитав лампочки на центральной люстре, перешел к подсчету лампочек на правой люстре. Под звуки фанфар вошли фараон Рамсес и весь его двор. Они выслушали сообщение гонца: эфиопы наступают под предводительством царя Амонасро, и фараон провозгласил, что египтян в бой поведет Радамес. Хор призвал египтян выступить на защиту священной реки Нил. …Ария Амнерис «Ritorna vincitor!»… Под звуки марша все удаляются. «… Ура, сейчас будет антракт», – подумал Виталик. Но со сцены удалились все, а Аида осталась.