Толстый – повелитель огня

Вообще-то, ничего удивительного: палатка – это название только, а на самом деле палатка – не палатка и даже не пристройка, а просто окошечко в пекарне. Сзади хватало голосов: и Витька, и Лени. За работой они забывались и начинали перекрикиваться, как целый хлебозавод. Утром Тонкий пугался, а сейчас привык. Только этот голос был незнакомый.

Сашка обернулся. В углу на корточках сидел солдат с пакетом пирожков и стольником наизготовку. Покупатель. А почему прячется?

– Витек – на кухне, – рассеянно повторил Тонкий. – Ты, между прочим, только что прошел мимо него. Я – Саша…

– Прости, парень, проглядел! – солдат чуть привстал, отводя голову так, чтобы не было видно из окошка, и протянул стольник: – Держи вот за десять «фантиков». Ты надолго здесь?

– На неделю, – терпеливо ответил Сашка.

Он сообразил, что парень прячется, скорее всего, от тех солдат, которые спорили о птичках. Высунулся в окно – никого, и сообщил:

– Уже ушли.

– Спасибо, парень!

Солдат выпрямился, и Тонкий подумал, что такому парню грех прятаться хоть от сослуживцев, хоть от целого Кинг-Конга.

Выпрямился – это сильное слово: в комнатушке у окна, где Тонкий мог бы спокойно прыгать, солдат не мог стоять в полный рост – ему приходилось пригибать голову. А Витек, между прочим, под свой рост потолки делал, а он – тоже не маленький.

Пока Тонкий размышлял, удобно ли спросить солдата, почему он прячется, тот его опередил:

– Ты здесь работаешь?

Блин, только что же сказал!

Муха с хитрой физиономией устало приземлилась на стол. Тонкий меланхолично согнал ее полотенцем. Интересное занятие – розничная торговля!

– Ну как ты, Санек? Привет, Васнецов! – вошел красный от кухонного жара Леня-уборщик, и Сашка ужасно обрадовался такому разнообразию в жизни.

– Отлично! Давно так не отдыхал!

А что, это была правда! Торговать пирожками Тонкому еще не приходилось. Говорил дед: «Учись хорошо, Саня, а то будешь пирожками торговать!» Вот кто-то и допрыгался.

– Ты, это… Васнецову с кухни отпускай, ладно?

– Уже, спасибо! – Солдат потряс пакетом с пирожками и сделал ручкой: – Я пойду, пока народу нет!

Хлопнула дверь. Леня выглянул на секунду в окно, посмотрел на удаляющуюся спину Васнецова. Перехватив недоумевающий Сашкин взгляд, заговорщически зашептал:

– Недолюбливают его сослуживцы. В части-то все при деле и под присмотром, а на улице… Сам понимаешь.

– Понимаю, – ответил Тонкий. – Дедовщина, я по телику видел.

– Да не это даже! – замахал руками Леня. – У них там начальство удумало развлекательное мероприятие. Пьесу ставят к Новому году.

– «Белая гвардия», – догадался Тонкий.

– Слышал уже, да? Ну вот, а Васнецов сюда с актерского пришел, его и назначили ответственным. Ну, режиссировать это все, понимаешь?

Тонкий не понимал. Ну режиссирует солдат пьесу, а отчего он после этого на улицу-то выходить боится? «Белая гвардия» – нормальная повесть, с какой стати за нее морду бить?

– А что не так-то? – переспросил он.

Леня картинно развел руками:

– Ну-у, старичкам неприятно, что молодой ими командует. Орет: «Не верю!», и все такое. У них субординация – это все, а тут гусь-режиссер! Ну и молодые тоже, глядя на «дедов»…

– Ясно, – отмахнулся Тонкий. Было почему-то стыдно обсуждать чужие трения с коллективом. – Объясните лучше, что такое «гусь»?

– Солдат, который служит меньше полугода.

– Говорили, он весной пришел. Это фазан?

– Ага. Только ему, кажется, от этого не легче.

Леня опять выглянул в окошечко, увидел: никого нет, достал из-под прилавка пустую консервную банку и закурил. Выдохнув дым прямо в хитрую физиономию мухи, нашарил ногой табурет и сел. Тонкий тоже сел, кажется, впервые за день.

– Нормально, Сань, – Леня понимающе кивнул. – Всегда так: с утра поток, а с обеда – тишина. Может, из деревни кто заглянет.

– А солдаты?

– Не-а! Они как в увольнение идут – набирают, а обратно – летят бегом, чтобы не опоздать. Тут уж не до пирожков. Разве что самовольщики… Ну, это неважно, – оборвал себя Леня.

Похоже, он считал неприличным разговаривать с подростками о таких аморальных вещах, как солдатская самоволка. А у Тонкого почему-то не шел из головы Васнецов.

– Он такой здоровенный… – поделился Саня. – Разве он может вообще кого-то бояться?

Леня хмыкнул, как древний дедушка, собирающийся поучить малолетнего внука уму-разуму. Смотрелось это довольно комично: парню было лет двадцать.

– Разве в этом дело?! Вот у нас в универе есть парень, у него кликуха Кабан. Сам – во! – Леня показал рост где-то в районе собственного пояса. Учитывая, что показывал он сидя, выглядело неправдоподобно. Впрочем, он это заметил и уточнил: – В пупок мне дышит. Только его, Сань, уважают все. Не видел я, каков он в драке, и сомневаюсь, что кто-нибудь видел. Потому что никому и в голову не приходит с ним драться. Уважают его, понимаешь?

Тонкий слабо понял, какая связь между «подраться» и «уважают», но мысль уловил:

– Думаете, у Васнецова характер такой?

– А что тут думать? – Леня самодовольно пустил дым в окошко. – Тряпка и есть. Разок бы не спрятался – всегда бы потом ходил спокойно.

– А вы ему с кухни отпускаете… – ввернул Тонкий.