Том 1

— Ну что ж, если ты так хочешь, поговори сам с Крошечкиной, — сказала Таисия. — А пока проводи меня к Чикильдиным.

— Ваши живут тут, совсем близко, — сказал Ванюша. — Вот я закрою канцелярию, и мы пойдем. Чемодан у вас одни?

В доме Чикильдиных пахло свежей кукурузной мукой. Алексей Афанасьевич Чикильдин сидел верхом на стульчике в расстегнутом бешмете и медленно вращал ручку самодельной мельницы. Желто-белая, не очень мягкая мука струйкой сочилась по желобку и падала в черепяную чашку. Старик с трудом встал, обнял дочь, вытирая ладонью слезы.

— Лукерья! — позвал он охрипшим голосом. — Иди сюда! Посмотри, кто до нас приехал? Таюшка заявилась!

Из кухни вышла Лукерья Анисимовна, на ходу вытирая руки о фартук.

— Доченька, моя родная, — заголосила она. — Ты же моя самая меньшенькая! Позабыла дорогу в родительский дом.

— Не плачьте, мамо, — говорила Таисия, глотая слезы. — Видите, не забыла, приехала.

— Ну чего, бабы, расплакались, — строго сказал Чикильдин. — Пойдемте в горницу.

Мать и дочь прошли в соседнюю комнату. Следом вошел и Чикильдин с белыми от мучной пыли коленями.

— Помнишь, Таенька, тут жила Оля, — сказала Лукерья Анисимовна. — И кровать ее.

— Да, была когда-то Оленька, — вмешался в разговор Чикильдин. — Была… А теперь управительница всего района. И хоть она мне дочь родная, а только я скажу: нет у ней хозяйственной жилки. Вот если б поставить туда Прасковью!

— За что ж вы, батя, так Ольгу осуждаете? Ее весь район любит.

— Район, может, и любит, а родному батьке виднее. Чего, скажи, не едет к родителям? Боится, потому что с батькой заседания плохие, прению тут не откроешь. Вот приехала б с тобой, навестила. Так не кажет и носа. Знает, батько за мельницу будет ругать. Говоришь, что ее район уважает? А почему в районе нет мельницы? Третий месяц идет, как немца прогнали, а до сих пор кукурузу негде смолоть. Какое ж это управление?

— Нельзя ж все сделать в один день, — робко возразила Таисия.

— До каких же пор мы будем крутить эту дробилку-шарманку? Зайди в любую хату — каждая баба сама себе мирошник! При немцах — сам бог велел, садись на это деревянное чучело и накручивай жисть-кручинушку. А теперь же у нас снова своя власть. Дочка родная правит районом.

— И чего ты, старый, все бурчишь и бурчишь? — сказала Лукерья Анисимовна, разбирая постель. — Видишь, что молодые не так роблют, иди становись сам и управляй. Да через этот твой язычок и дочка домой не заявляется. Ей и так там, наверно, и присесть некогда, а тут еще родной батька точит и точит.

— Да я что? Так, к слову. — Чикильдин молча вышел.

— Шумливый, какой был, такой и есть. Шумит, шумит, а все без толку, — сказала Лукерья Анисимовна, держа на руке подушку. — Молодые теперь лучше нас знают, что и как делать. А старик лезет, куда его не просят. Оленьку он еще не так ругает, а вот Кондрату ой как достается. В прошлом году, когда наши отступали, так он прямо аж заболел и все Кондрата проклинал. Не так воюет — и всё! Хотел было седлать коня да ехать на войну к сыну. И поехал бы, я его натуру знаю, так я коня у соседей схоронила. А тут немцы пришли, и он затих, захворал. Я думала, и богу душу отдаст. А ты осиротела, овдовела. Знаю, знаю, — сказала она. — Эх, дочки, дочки, — старуха приложила ладонь к глазам. — Горюшко вы мое. Приду вот так в горенку, погляжу на постель, увижу всех вас пятерых-то маленьких, а то девушками, наплачусь вволю, и будто полегчает на душе. Ну отдохни, отдохни. Тут тебя никто не побеспокоит.

Лукерья Анисимовна вышла и, тихонько прикрывая дверь, еще раз посмотрела в щелку, как бы не веря, что младшая дочь дома.

XVI

Таисия раскрыла окно, склонилась на подоконник. За окном лежал знакомый с детства палисадник, огороженный низеньким плетешком, еще не убранный и не вскопанный. На смятых грядках торчали какие-то блеклые стебли, зеленели кусты крыжовника. «Здесь я когда-то жила и снова буду жить… Долго-долго», — с грустью думала Таисия.

С запада на Садовый двигалась туча, далеко-далеко погромыхивал гром. Таисия легла на кровать и, слушая отдаленные раскаты грома, уснула.

— Мамо, батя, а где тут моя помощница? — услышала Таисия голос Крошечкиной. — А! Ты спишь! Сестричка! А я зашла за тобой. Поедем сеять ячмень. Я приарендовала у Осадчего добрый участок земли. Трактора давно там. Идет дело!

— На ночь в поле? — удивилась Таисия.

— Как раз и хорошо, что ночь. Пока съедемся, наладим дело, а на зорьке начнем сеять. Если не желаешь — оставайся.

— Зачем же? Я поеду.

— Тогда побыстрее собирайся. Я поскачу верхом, а ты поезжай на подводе с Настенькой Давыдовой. Возле амбаров она нагружает зерно. — Гремя коваными сапогами, Крошечкина вышла из хаты и на улице крикнула: — У Ванюши возьми новые газеты. Почитаешь бабам, что там делается на фронте.

Пока Таисия переодевалась, ужинала, на дворе совсем стемнело. Дождь давно прошел, было сыро, с гор веяло прохладой.

Когда Таисия пришла на хозяйственный двор, там стояли подводы в бычьих упряжках, из амбаров женщины выносили мешки с зерном, мелькали огни ручных фонарей, слышался говор и торопливый топот ног.