Том 1

И, пока шел дождь, барабаня по железной крыше вагона, Бородуля рассказал трактористам про свою жизнь — жизнь крестьянского парня в те времена, когда в станице не было еще МТС, не было восьмидесяти штук тракторов, сорока комбайнов, двадцати автомашин в колхозах, электростанции, средней школы, стипендий в техникумах и институтах. Слушали его внимательно. Даже Афоня не спал: или постеснялся укладываться на отдых после того, что натворил, или разогнали ему сон невеселые мысли о предстоящем взыскании за ремонт двух искалеченных тракторов.

Почему у Матвея, когда ему было еще лет двенадцать, появилось вдруг влечение к технике, он и сам не мог бы объяснить. В роду у них машинистов не было. Дед его, иногородний переселенец, шерстобит, не имел постоянного жилья, кочевал, как цыган, с Дона на Кавказ, с Кавказа в Крым. Отец осел на Кубани, построил хату, занимался сельским хозяйством на арендованной у казаков земле. Два дяди его жили в станице — один пас скот, другой валял валенки и шил сапоги. Все они, как говорится, тележного скрипу боялись, а Матюшке захотелось вдруг стать механиком.

Может быть, запала ему в душу эта страсть при мимолетных встречах с поездами, когда ездил он с отцом в город и ждали они у закрытого шлагбаума, пока пронесется впереди с ревом и грохотом окутанный дымом зеленый пассажирский паровоз, таща много вагонов-домиков на колесах. Отец Матвея был дикий человек, старовер. Когда ему понадобились для приписки к станице какие-то документы с родины, он ходил с Кубани на Черниговщину пешком, считал машины дьявольской выдумкой. При встрече с поездом он крестился и отворачивался, и Матюшку, сидевшего на возу, накрывал войлочной полстью. Но тот чертовщины не боялся. Сбросив полсть, глядел во все глаза на чудесное видение, вихрем проносившееся мимо подвод, пока последний вагон скрывался за посадкой…

Может быть, разбудил его мечты чей-то автомобиль, залетевший однажды в станицу?.. Увидал Матвей — катит по улице, рыча, железная карета, блестящая, раскрашенная, на толстых резиновых колесах, какие ему приходилось видеть только на беговых колясках местного богача, коннозаводчика есаула Земцева. Глядит Матвей и глазам не верит: где же лошади? Сама едет! И едет с такой быстротой, как ничто живое не может двигаться по земле. Только успел Матюшка поддернуть штаны, собравшись бежать ей вслед, — карета уже была на другом краю улицы, остановилась у бакалейной лавки. Народ повалил к лавке поглядеть на диковинную машину. Кинулся туда и Матюшка, но на полпути ему встретился отец и завернул палкой обратно:

— Куда? Чертогонки не видал?

Всей техники в станице в ту пору было: несколько молотилок с локомобилями у кулаков да старый нефтяной пятидесятисильный двигатель «Урсус» на вальцовой мельнице у купца Кругликова. Молотилки работали только летом и далеко в степи, на токах, а мельница — круглый год. Мельница и стала постоянным прибежищем Матвея.

Целыми днями околачивался он там в толпе станичников, лазил по мешкам, заглядывал в ковши и под помосты, на которых стояли вальцы. Но ничто не интересовало его так, как сердце всей механики — мотор. Вальцы, рушки, зерноочистки — все это он скоро рассмотрел и понял, почему оно движется: не само по себе, а от передачи. Жизнь всему дает мотор: от него тянутся во все стороны приводные ремни, как длинные руки, а к нему — ничто. Мотор работает, вращается сам. Но как же так — сам? Что движет его оттуда, изнутри? Нефть, говорят. А как? Горит и толкает? Чем? Пламенем, дымом? Эта загадочная машина все больше влекла к себе Матвея.

Проникнуть в машинное отделение было не так просто. Посторонних туда не пускали. Мальчишек, которые вертелись во дворе мельницы, надоедливо заглядывали в двери и окна кочегарки и не прочь были стянуть какую-нибудь железную штучку, машинисты гоняли, как шкодливых собак, обливали водой из пожарного шланга, ловили и драли за уши. Матвей, однако, нашел способ задобрить сердитых машинистов — их у Кругликова было два: старший, кривоногий, плешивый и грязный, как дегтярная бочка, захожалый бобыль, и его подручный, молодой парень из местных казаков.

Матвей воровал ночами арбузы на бахчах, прятал на огороде в бурьяне и таскал потом машинистам. Когда арбузный сезон кончался, приносил машинистам папиросы. Деньги на папиросы он зарабатывал танцами — плясал в мельнице перед помольщиками, за что скучающие в ожидании очереди казаки платили ему кто копейку, кто две.

За эти приношения машинисты разрешали ему вволю сидеть в углу за водяным баком, где он не мешал им, и любоваться оттуда машиной хоть с утра до вечера.