Том 1

Затем он уселся по-турецки. Теперь, когда его глаза привыкли к полутьме, он сосчитал всех присутствующих. Кроме Сент-Эльма и Лоеака, подле хозяйки дома были еще два старых товарища — лейтенант Мальт Круа и мичман Пор-Кро — тот самый, который приходил когда-то к бедняжке Жанник советоваться относительно своей женитьбы. А напротив них, по другую сторону лампы, сидели Уродец и Фаригулетта. Л’Эстисак, приподнявшись, заметил еще третью; Сент-Эльм весьма нежно обнимал ее. И Л’Эстисак из скромности перестал смотреть в ту сторону.

— Так вот, я утверждаю, — сказал он, — что Селия с большой радостью расцеловала бы сегодня двух своих лучших подруг.

На это Доре ответила ему весьма дипломатичным тоном:

— Мы тоже с большой радостью расцеловали бы ее, Л’Эстисак!.. Но, вы сами понимаете, что в таких случаях нужно подумать о том, что скажут об этом другие. Жена доктора Рабефа — уже не Селия. И мы сами должны были понять это.

— Рано или поздно, — добавила Мандаринша, — они должны будут вместе вернуться в Тулон. И тогда им, бедняжкам, волей-неволей придется жить не в полусвете.

В этих словах зазвучала задорная и печальная нота провансальского акцента.

Но Фаригулетта нетерпеливо требовала дальнейших подробностей и продолжала допрос:

— Ну а после свадьбы? В свадебное путешествие?

— Да, деточка, в свадебное путешествие. Вы все, конечно, знаете, что послезавтра Рабеф едет в Марсель, чтобы оттуда отправиться на местный пункт, в Тонкин.

— Значит, они уезжают вместе?

— Вместе. Сначала месяц путешествия на пароходе. А потом медовый месяц в стране конгаи и боев…

— Requiescant in расе 31,— произнес Лоеак де Виллен.

Мандаринша в двенадцатый раз сделала бесконечно долгую затяжку и вдохнула серый дым из огромной, искусно набитой трубки. Опрокинувшись на спину и положив голову на кожаную подушку, она вдруг произнесла среди общего задумчивого молчания:

— В конце концов, все приходит к своей неизбежной логической развязке.

— Что? — спросил Лоеак.

— История жизни каждого из нас. Я отнюдь не считаю себя пророчицей. Но я всегда была убеждена, что все случится так, как оно случилось. Мы следуем нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг.

Л’Эстисак улыбнулся:

— Объясните, юный философ…

— Мне нечего объяснять, все ясно и без того. Вот вам пример: Лоеак и я, мы стали любовниками. Лоеак, который не мог никогда прожить трех месяцев подряд на одном месте, и я, которая не могу жить с одним человеком дольше чем три месяца! Вы только подумайте, как все хорошо устраивается! Мы будем соглашаться во всем, даже тогда, когда будем расставаться через три месяца.

— Только через три месяца, — сказал Лоеак.

Он протянулся всем своим телом через тела двоих лежащих на полу людей и прижался губами к губам своей любовницы. Раздался звук поцелуя. И в трех шагах от них, как эхо, раздался еще такой же поцелуй, между губами Сент-Эльма и губами той девочки, которую он обнимал.

— У вас здесь очень нежная атмосфера! — заявил Мальт-Круа, который заговорил в первый раз.

Мандаринша оторвала свои губы только для того, чтобы ответить:

— Ну еще бы! Ведь у нас здесь четверо молодоженов. Дурной пример Селии оказался заразителен.

Ее последние слова звучали глухо, оттого что нетерпеливый Лоеак снова склонился над ней.

— Четверо молодоженов? — спросил Л’Эстисак. Он взглянул на мичмана Пор-Кро, своего ближайшего соседа по циновке. Пор-Кро улыбнулся.

— Я не принадлежу к их числу, капитан! Вспомните о том, что советовала мне наша милая малютка Жанник. Я не послушался ее, бедняжки! Она, конечно, ворчала бы на меня, если бы мы не лишились счастья выслушивать ее воркотню. Нет, сегодня вечером я не являюсь молодоженом. Уродец предложила мне только свою дружбу. Молодожены — это Лоеак и Мандаринша; Сент-Эльм и Рыжка.

— О, Рыжка!..

Рыжка, в свою очередь, оторвала свои губы, как только что сделала это Мандаринша, и захотела самолично засвидетельствовать свое присутствие и свое новое положение:

— Рыжка… Ну да! Почему вы так удивились? С тех пор, как мадам Селия перестала быть «мадам Селией», я не могла оставаться ее горничной. Мы вместе с ней повысились в чине.

— А кроме того, — защитил ее Сент-Эльм, — девочке позавчера стукнуло четырнадцать лет. Было бы просто безнравственно ждать дольше — в нашем климате, где весны такие ранние…

И на глазах у всех он притянул к себе ее рыжую голову со смеющимися глазами.

— Попробуйте сказать, что она недостаточно красива, с ее прелестным носиком, который торчит, как военный рожок.

Девчонка тряхнула кудрями:

— Рожок? Это страшно шикарно!

— Желаю всем вам счастья, — сказал Л’Эстисак чрезвычайно серьезно.

Они перестали целоваться, и курильня снова погрузилась в чарующую тишину и спокойствие. Мандаринша курила шестнадцатую трубку. От сильного напряжения втягивающих воздух рта и легких кончики ее грудей натягивали смелыми остриями ее вышитое шелковое кимоно. И курильщица, стараясь продлить изощренное наслаждение, долго втягивала в себя серый дым, прежде чем выпустить через полуоткрытую дугу рта тонкую ароматную струйку.