Том 1

Но я грязен, бесконечно грязен, и сознаю напрасность греховных мстительных усилий. Мне хочется по-детски, от слабости душевной, свалить вину на своего бессмертного приятеля графа Монте-Кристо, ибо зла натворил я намного больше, чем добра, и жизни во мне осталось так мало, что думается сейчас: не угас ли в ладонях моих уголек, не остывает ли в них пух пепла? Имею ли я право, собственных грехов не замолив, печься за других, за тех, кто чище, выше и праведней меня стократ? Не имею. Я молюсь сейчас коротко и ясно за прозрение слепых, но сильных, злых, но не ведающих, что творят, восхищенных искусственной звездочкой, но заплевавших звездность души, за тех, кто душит дар Божий – свободу, но сам кандальный раб миражей в сатанинской пустыне…

Слушай меня внимательно, Рябов. Он согласится. Я знаю. Я верю – он согласится. Нельзя не согласиться за такую цену. Но когда он согласится, и я полечу… неизвестно куда, скорей всего в тартарары, потому что если Бог простит, то отец заупрямиться может, он упрямым до вредности иногда мужиком бывал, сам потом проклинал себя за упрямство, но мать прощала, и вот смотрю – они уже сидят на завалинке, семечки щелкают, и мать отцу говорит: «Дурак ты все же, Ваня, хоть и головаст». – «Верно. Говнист. В кого бы это?» – смеясь, отвечает отец. Так что не знаю, заупрямится ли он или нет, но когда я полечу, то заплати за меня Гурову сполна. Нельзя, чтобы вышел он сухим, падлина, из воды. Ты тело мое сразу отправь куда следует, а родственников этих двух типов вызови самолетом, и пусть они все посидят, постоят и посмотрят друг на друга, и череп Скотниковой пусть скалится на них, и Понятьев мычит пускай на сына, косясь одним глазом на программу «Время», где будет репортаж о проводах представителей иностранных компартий и где он сам вполне мог бы, при своем скорпионном здоровье, лобызаться троекратно с Гусаками, Корваланами, Цеденбалами, Холлами и прочими амбалами. Если Гуров выдержит свиданку – ты уж шлепни его. Возьми грех на душу, а я похохочу, как ловко я его, паскуду, уделал в игре. Пусть Федя узнает, что мать его – стукачка гнойная и многолетняя. Пусть он все узнает о деде и прадеде. Пусть узнает. Он должен знать все язвы всей волчанки мира, ибо призван его исцелять… Так… Что еще? Каша у меня какая-то в голове. Я в душе чище гораздо и проще… Пленки сожги. Папочку я сам в огонь кину… Вы все обеспечены и свободны. Делайте свое дело, сообразуясь только с совестью и высшим долгом. Моя жизнь вас кое-чему научила. Не проболтайтесь по пьянке, в какой сногсшибательно-романтической операции вам пришлось участвовать. Крупно прогорите.

Да! Пока не забыл, съездите все вместе на сороковой день в Одинку. Сядьте там на ту колодину, врежьте за помин моей души по стаканчику, закусите, посмотрите вокруг на эту землю, посмотрите, налейте еще и скажите: «Слава Богу!» Помолитесь, разумеется… Нелегко мне было. Впереди еще трудней, но это все-таки путь. Путь… Но что же тогда то, что я прошел, проканал, прокандехал? Жизнь… Жизнь… А это – путь. Завещания я не оставил. Незачем привлекать к кому-либо внимание. Возможно, я чего-нибудь не учел, что-то позабыл. Немудрено. Сам додумаешь. В комитете на Гурова не заведено никакого дела… Я для них в отпуске. Инсульт для полковников вроде меня – смерть легкая и почетная… Ну, я пошел к Гурову.

68

Вы что, не видите, что отец в сортир хочет? Берите его в охапку – он легкий – и несите… Вот так. Поухаживайте… Давайте уж помогу…

Не ставьте его близко от телевизора – глаза воспалятся… Включите. Сейчас будет передача про бои труда и капитала в Америке. Но о чем я, идиотина, думаю в эту минуту? Чего ты уставился на меня, Понятьев, своими крысиными глазками? Чему ты радуешься? Чего ты хохочешь? Ты думаешь, что загнал меня в конце концов в угол? Киваешь… Ваше слово, гражданин Гуров…

Вы все обдумали, но по ряду причин не согласны… Этого я не ожидал. Не ожидал… Принимая решение, вы исходили из собственных интересов или успели поболтать с отцом в сортире? Впрочем, и раньше было у вас время сговориться… Из собственных интересов… Так… Ответ ваш окончательный или будем торговаться?…

Гарантий я вам никаких дать не могу, да и какие могут быть гарантии? Есть шанс у меня и шанс у вас… рискуйте. Вы не раз рисковали… Вас устраивает встреча над гробом? Нет… Но и убивать вы меня не хотите… Вы на коленях умоляете меня, как религиозного человека, о ничьей? Правильно я вас понял?… Правильно. Но это смешно. Смешно. Так дело не пойдет. Вы посмотрите на папашку! Он ведь и над вами хохочет. Он сейчас счастлив, что мы оба в тупике! Счастлив, Понятьев? Счастлив, и этого не скрывает. Вы понимаете, что он умрет от счастья, если мы с вами сожрем на его глазах друг друга?… Не «возможно», а точно! Вы – дурак, а ему наплевать, кто кого сожрет первым!

Я еще раз предлагаю вам наилучший вариант, ибо ничьей в нашей игровой ситуации не существует, как, впрочем, не существует для нашего понимания смысла того, что есть выигрыш, а что проигрыш. Нам этого знать не дано…