Том 1

Ценность романа Александра Малышкина необратима. Этот роман включен в «вечную мелодию». В нем запечатлены правдивые картины жизни страны в незабываемый период первой пятилетки. В нем выразился порыв миллионов людей, поверивших зову Коммунистической партии, порыв к великому всенародному творчеству новых основ жизни, в которой привольно жить созидателям, мастерам. У Александра Малышкина был свой герой, чья судьба была судьбой самого писателя, была своя жизненная тема, она органически связалась с темой строительства социализма, и поэтому все творчество Малышкина является глубоко органическим, охваченным единой страстью — страстью всей его жизни, слившейся с жизнью всего народа.

В. Ермилов

Рассказы

ПОСЛЕДНИЙ БАРЫКОВ

I

Если парень бегает в баню с веником, значит — жених. Таким у нас в Окшане на масленицу главная гульба; только и дела тогда, что метать орлянку у трактира или околачиваться подле кирпичных лабазов. Там и невесты гуляют, любую выбирай: одна к одной девки, все форсистые, набеленные, юбки с отлетом.

Чинно плывут они, кольцом запружая лабазы, низко, притворщицы, опускают ресницы. Парни стеной стоят, перебирают лады гармоник, поскрипывают лаковыми сапожками, перемигиваясь. Беда, если, забывшись, усмехнется какая лихому мигачу — сколько тут ни кутай пунцовые губы в беличий рукавчик! Гулять тогда сватам на Красной Горке, бить горшки. А за гумном своим чередом пойдут в сумерках нечаянные встречи и тесные поцелуи…

С четверга загуливают масленую в Окшане. Кто почище — жмется на Планской, хотя там того и гляди голову сломишь на осклизлых раскатах или рысаки подшибут. А рысаки у нас отчаянные, купеческие: если промчится кто, лепясь будто на хвосте, все глаза закрутит снег, покачнет даже. За ним, не дав вздохнуть, другой— еще веселее, там третий, а дальше и не взвидишь, махнешь рукой и отвернешься. И почудится: крылатая вереница бесов мчится, обезумев, в оснеженные ветлы реки…

Афонька Барыков, идя к невесте, долго не решался перейти на ту сторону. Наконец, изловчившись, проскользнул он кое-как под мордой рысака и, с облегчением улыбнувшись, отворил калитку винной монополии. В теплых горницах по-обычному встретила его статная девушка, вскидывая синие глаза. Афонька поздоровался и, кивнув на стол с бутылками, щелкнул языком:

— Все, значит, честь честью, и обогреться можно?

— Сделайте милость, — ответила девушка, кланяясь, и тут же обиделась: — Чай, и мы люди, не пенькам молимся. Без замечаний, пожалуйста.

— Ну, ну, — заторопился Афонька, махая успокоительно ладонью, — будет, будет! Ах, как в вашем сердце много перца!.. А что, мамаша — почивает?

— Прилегла сейчас, — промолвила девушка, отходя к столу и наливая вина. — Вот, пожалуйте, мне красненького, а вам зелененького, кушайте!

— Чай, и вы бы того, — ухмыльнулся Афонька, — без мамаши-то и позабористей можно, а? Для меня, Зоинька!

— С чего это? — удивилась та, гордо прищурив глаза, — много чести! И вы бы похладнокровней, Афанасий Васильич! Вот пейте, если хотите, один, а я совсем погожу.

Поджав ножки, развалилась она на диване и забренчала гитарой:

Ветка, ветка бедная, ты куда плывешь,
Берегись, несчастная, в море попадешь…

— Вот в точку, — присел к ней Афонька, зарывшись пальцами в волосы, внезапно нахмурившийся и разжалобленный, — ведь это я, бедная ветка… Мотаюсь, мотаюсь, черт знает, из стороны в сторону, а все непристроенный какой-то, один. Другой час такая тоска завинтит, ай-ай… Ведь вы вон куда линию гнете, на карман, а в душу-то и не заглянете! А без вас, Зоинька, что? Кручина только, темь всякая…

— Может, я душу-то раньше оценила, — возразила девушка, перебирая равнодушно струны. — С другими я таких разговоров не позволяю.

— Это конечно, — задумался Афонька неведомо над чем. — Только ласки от вас мало видно…

Опять прожурчала гитара, сонные сумерки колебались в голубом стекле, рисуя тонкий силуэт девушки. Искоса поглядев на изогнутую, будто отяжеленную косами шею, дотронулся с восхищением Афонька до Зоиных кружев.

— Нарядная какая, — любовался он, откинув вбок голову, — к вам идет очень. Уж не собрались ли куда?

— Вечером танцы, — ответила та нехотя, — учитель обещался сегодня зайти. Его и жду.

— Это что же вы с учителем? — потемнел вдруг Афонька, тряся губами. — А со мной? Иль он завиднее?

— Я не на отчете у вас! — оборвала его жестко Зоя. — Можете с других спрашивать, а меня оставьте в покое. Ведь вы не предлагали себя в кавалеры, чего же сердиться? Образование!

И видя, что Афонька горько поник, добавила, смеясь:

— Ревнует, бедненький, плачет… эх, мужчина!

— Зоинька, — потянулся тот к ней, боясь упустить что-то, — ей-богу, я думал, мы по-свойски. Зачем же с другими-то, Зоинька! Идем со мной, ну не мучь меня, Христа ради!

И не в силах побороть печального прилива нежности, положил ей руку на теплую грудь, вздыхая, а губы коснулись щеки.

— Голубка моя, ненаглядная, — бормотал он, не отрываясь, — касаточка моя…