Том 1

— Ох, прострел у меня... Спина не гнется.

Мальчишки кругом засмеялись.

Степа побледнел. Стиснув зубы, вдруг схватил Уклейкина за шиворот и, собрав всю силу, словно переломил его в пояснице, наклонил к полу:

— Поднимай, говорю!

Пыхтя, Уклейкин принялся сопротивляться, но Степа все ниже пригибал его к паркету. Вот уже руки Уклейкина коснулись гребенки. Мальчишки вновь засмеялись — в этот раз, пожалуй, не над Степой.

Чувствуя, что драка опять может не состояться, Уклейкин, изловчившись, изо всей силы ударил Степу под ложечку.

У мальчика потемнело в глазах. Выпустив Уклейкина, он отступил назад, жадно глотнул воздух, потом ринулся вперед. Он уже не помнил, как дрался: боксом или сплеча, он просто наносил удар за ударом во что-то большеротое, испуганное, хрипло орущее.

— Караул! Убивают! — истошно, на всю школу, вопил Уклейкин, пятясь назад и размазывая по лицу кровь из разбитого носа.

Вот он натолкнулся на стремянку, что стояла недалеко от окна. Не зная, куда деться от частых ударов, Уклейкин принялся карабкаться на стремянку. Степа полез следом, схватил Уклейкина за грудь и потащил вниз.

Стремянка покачнулась. Девчонки завизжали и шарахнулись в сторону.

Описав дугу, стремянка, как подрубленное дерево, упала на окно и верхним концом ударилась в стекло.

Сцепившиеся мальчишки свалились на пол.

Оглушительный звон стекла сразу отрезвил драчунов.

Оттолкнув Уклейкина, Степа поднялся, бросил взгляд на окно... и замер.

Большое стекло было исполосовано причудливыми трещинами, в середине зияла пробоина с острыми, зубчатыми краями, и из нее несло холодом.

Из учительской, приоткрыв дверь, на Степу смотрел директор школы.

А на полу валялась Танина гребенка...

«ТРУДНОВОСПИТУЕМЫЙ»

Педсовет состоялся в этот же день.

Савин коротко доложил о дикой, беспримерной в истории школы драке, которую учинил ученик седьмого класса Степан Ковшов.

Голос Савина звучал болезненно, устало — побаливало горло, шея была обмотана шарфом. Всем своим видом директор школы как бы говорил, что вопрос о Ковшове предельно ясен и его можно было бы не обсуждать, но что поделаешь, такова уж судьба учителей.

— Я не сторонник таких крайних мер, как исключение из школы, — сказал под конец Савин, — но в данном случае иного выхода не вижу... Тем более, что за Ковшовым немало и других проступков.

Матвей Петрович, сидя у окна, вел протокол педсовета. Он с трудом сдерживал себя. Конечно, Степа Ковшов подросток не из спокойных, резок, угловат, порой несдержан, но он честен, смел, любознателен, хороший товарищ и неплохой ученик. Так почему же сейчас, в конце учебного года, его надо исключать из школы? И почему обычная школьная драка, в которой еще неизвестно, кто больше виноват — Ковшов или Уклейкин, так раздувается и превращается в чрезвычайное происшествие?

Потом Савин попросил учителей высказаться.

Первой заговорила преподавательница географии, дородная, флегматичная Клавдия Мартыновна. Ковшов, по ее наблюдениям, плохо влияет на товарищей, на уроках от него одно беспокойство, и будет куда лучше, если мальчика удалят из школы.

Преподаватель столярного дела Хромцов заявил, что давно пора принять решительные меры — ведь всем известно, что Ковшов оклеветал председателя сельсовета, своего родного дядю, непочтителен к учителям.

Матвей Петрович, усмехаясь, спросил, как это понимать: «непочтителен к учителям». Уж не в том ли дело, что Степа Ковшов написал в школьную стенгазету заметку о Хромцове, который на уроках неодобрительно отзывался о колхозах?

— Прошу прекратить! — побагровев, закричал Хромцов, обращаясь к Савину. — Какой-то мальчишка подрывает авторитет учителя, а товарищ Рукавишников потакает этому... Когда же будет положен конец?! Немедленно требую исключить из школы и написать в характеристике, что он собой представляет...

— Это что же, вроде волчьего паспорта мальчишке выдать? — покачав головой, переспросил Георгий Ильич.

— Понимайте как угодно! — запальчиво бросил Хромцов. — Такие, как Ковшов, способны разложить всю школу...

— Это уж вы чересчур хватили! — недовольно перебил его Савин. — Все-таки Ковшов только еще подросток, к тому же сирота — и нам надо подумать о его дальнейшей судьбе. Я бы так сформулировал наше решение: считать дальнейшее пребывание в кольцовской школе крестьянской молодежи ученика Ковшова, как трудновоспитуемого, невозможным и просить роно определить его в исправительно-трудовую колонию... Записывайте, Матвей Петрович, — обратился он к Рукавишникову.

— Нет... этого я записывать не стану. — Учитель отложил ручку в сторону.

— Что с вами? — Савин с удивлением вскинул голову. — Вы не согласны с большинством?

Матвей Петрович поднялся:

— Да, не согласен... Назвать ученика «трудновоспитуемым» — это все равно что поставить на нем клеймо. Позорное клеймо! Я не верю, что Степа Ковшов такой. Да вы и сами в это не верите...

Матвей Петрович вдруг вспомнил странные столкновения Степы с директором школы, его рассказы о подозрительных встречах Савина с Ильей Ковшовым. «Быть может, в этом-то все дело?» — мелькнуло в голове.