Том 1

— Спа... спа... сибо, дядя!

«Дяде», державшему лошадь под уздцы, было лет под тридцать. Среднего роста, широколицый, с маленькими белесыми усиками, в запыленных сапогах, он лукаво поглядывал на красного, запыхавшегося Степу.

— На здоровье. Получай-ка свою лошадь. И скажи, кто это тебя научил швырять в нее комьями земли?

— Слепни одолели, — сконфуженно сказал Степа.

— Это бывает. А зачем ты за лошадью следом гнался, когда надо бы вперед забежать? Ты что, не деревенский?

— Да нет... я здесь живу, — помявшись, признался Степа.

— Скажи тогда отцу, чтобы он научил тебя с лошадью обращаться, — посоветовал незнакомец, передавая мальчику вожжи.

После этого он направился к дороге, где стоял оставленный им чемодан, и, взяв его, зашагал к Кольцовке.

Степа, проводив взглядом незнакомца, перевернул борону вверх зубьями и тронул лошадь обратно к паровому полю.

В сумерки, когда мальчик вернулся домой, к нему прибежал Шурка:

— Ты знаешь, кто к нам приехал? Отцов брат, дядя Матвей.

— Это что с усиками?

— Ага... Ты уже видел?

— Встречались...

— Отец говорит, Матвей что-то интересное будет рассказывать. Приходи к нам завтра утром.

Утром Степа направился к Рукавишниковым.

Их изба стояла недалеко от околицы. Большая, приземистая, она глубоко осела в землю и от старости наклонилась вперед, словно сгорбилась, и, как на клюку, опиралась на толстую дубовую подпорку. Одна сторона избы была обита тесом, другая, по-зимнему, закутана соломой. Фасад выкрашен яркой охрой, на крыше красовался щеголеватый резной петух, а у крыльца прогнили две ступеньки — у хозяев никак не доходили руки, чтобы их починить.

К углу избы был прибит вместительный дощатый ящик с надписью: «Для газет и писем», хотя письмоносец, по обыкновению, передавал письма через окно.

В сенях стоял закапанный клеем большой верстак, за которым обычно столярничал Шуркин отец, стена была увешана столярным инструментом, на полу лежали пахучая щепа и завитые в колечки и трубочки стружки.

Степа заглянул в избу; в ней никого не было. Тогда он пошел в огород.

Здесь было полно людей. То ли ради воскресного дня, то ли по случаю приезда Матвея к Рукавишниковым собрались родственники, соседи и немало односельчан.

Они расположились под старой раскидистой яблоней на траве. Кто сидел, поджав под себя ноги, кто полулежал, опершись на локоть, кто стоял на коленях — казалось, что люди собрались у костра для хорошей беседы.

Все с любопытством посматривали на Матвея Рукавишникова. Нет, он, пожалуй, ничуть не изменился. Тот же крутой лоб, густые белесые брови да шрам на виске — след давнишней мальчишеской драки. Только Матвей стал шире в плечах, завел усики, да светлые глаза смотрят внимательнее и строже.

— Так как же, Матвей? — заговорила Аграфена. — Надолго к нам-то? Или проездом?

— Теперь, думаю, надолго... — Матвей сощипнул с грядки стрелку зеленого лука, надкусил крепкими белыми зубами. — Хватит, побродил по белу свету.

— А не сжуют снова тебя, как вот этот лучок зеленый? — осторожно заметил Дорофей Селиверстов. — Зубастые-то у нас еще не перевелись.

— Не сжуют — подавятся, — усмехнулся Матвей. — Я теперь жесткий стал... горький.

Среди собравшихся прошел сдержанный смешок. Они вновь, и теперь уже с нескрываемым любопытством, смотрели на Матвея.

Кто из них не помнил Мотьку Рукавишникова? Мальчишкой он был первым озорником — ни одна драка без него не обходилась. Он водил ребят конец на конец, деревня на деревню, чистил чужие сады и огороды.

Но больше всего доставалось садам и посевам богатеев Шмелевых, Глуховых, Ереминых.

«Грабь награбленное», — вычитал Мотька в какой-то книжке, и с этим кличем он водил свою компанию на штурм чужих садов.

Не раз на Мотькину компанию составлялись суровые акты «о нанесении убытков культурным крестьянам» и дело передавалось в суд. Приходилось потом родителям за озорство детей выплачивать штрафы.

С тех пор так и повелось. Что бы ни случилось в Кольцовке— околела собака, завалился забор, пропал хомут, оборвали яблоки в саду, — за все был в ответе Мотька Рукавишников.

Егора, старшего брата Мотьки, замучили штрафами, вызовами в сельсовет, в милицию.

Потом Мотька уехал в город и поступил в педагогический техникум. Через четыре года он вернулся в родную деревню с дипломом учителя начальной школы. Жители Кольцовки отнеслись к нему с недоверием: что можно ждать от такого учителя! Ребятишки звали его Матвеем Петровичем, а для взрослых он по-прежнему оставался Мотькой.

Но Матвей Рукавишников стал другим.