Том 1. Дживс и Вустер

— Еще нет. Я как раз еду, чтобы все ему рассказать.

Тут я, наконец, осмелился спросить о том, что мне особенно важно было знать, причем наверняка.

— Тогда, если я правильно понял, для меня свадебный колокольный звон отменяется?

— Боюсь, что так.

— Ничего страшного. Как скажешь.

— Не хочу, чтобы меня посадили за двоемужество.

— Лучше не рисковать. Значит, на сегодня твой выбор — это Селедка. Я тебя вполне понимаю. Идеальный спутник жизни.

— Золотые слова. Он чудо, верно?

— Отличный парень.

— Я бы не пошла ни за кого другого, пусть бы он, как царь Соломон, прислал мне в дар обезьян, слоновую кость и павлинов.[86] Расскажи мне, каким он был в детстве?

— Да таким же, как все.

— Не может такого быть!

— Ну, разве что вытаскивал людей из горящих зданий и спасал голубоглазых детишек из-под копыт скачущих лошадей.

— Он часто совершал все эти подвиги?

— Чуть ли не ежедневно.

— И он был гордостью школы?

— Конечно.

— Правда, судя по его рассказам, сама школа не стоила того, чтобы становиться ее гордостью. Что-то вроде «Дотбойз-холла[87]».

— При Обри Апджоне там жилось несладко. Особенно противно вспоминать сосиски по воскресеньям.

— Реджи про них очень смешно рассказывал. Говорил, что хрюшки, из которых готовили эти сосиски, испустили дух от сапа, ящура и туберкулеза, оплакиваемые свинскими чадами и домочадцами.

— Да, очень метко. Ты уже уезжаешь? — спросил я, увидев, что она встала.

— Не в силах больше ждать ни минуты. Не терпится броситься в объятия милого Реджи. Еще немного, и я просто умру, не выдержав разлуки.

— Прекрасно понимаю твои чувства. Примерно такое же нетерпение испытывал этот малый из «Свадебной песни пахаря», только он выразил это словами «Гоп-гоп-гоп, гей-гей-гей, еду к суженой своей». В свое время я часто исполнял эту песню на сельских праздниках, там есть одно трудное место, когда при словах «День веселой сва-а-а-дьбы» требуется изобразить, будто переезжаешь через ручей, поэтому приходится тянуть слог «сва-а-а» минут десять — тут нужно иметь могучие легкие. Помню, викарий мне как-то сказал…

На этом месте она меня перебила — почему-то такое часто случается, когда я высказываю свои соображения о «Свадебной песне пахаря», — сказав, что все это безумно интересно, но она с удовольствием прочтет об этом в моих мемуарах. Мы вместе вышли на улицу, она благополучно отчалила, а я вернулся к тому месту, где нес свою вахту Дживс, весь сияя от радости. Я имею в виду, что это я сиял от радости, а не Дживс. Самое большое, на что способен Дживс, это слегка скривить губы, обычно в левую сторону. Не помню, когда у меня было так хорошо на душе, сердце пело от счастья. Ничто так не радует, как известие о том, что твоя женитьба отменяется.

— Извините, что заставил вас ждать, Дживс, — сказал я. — Надеюсь, вы не очень скучали?

— О нет, сэр, ничуть. Я прекрасно провел время со Спинозой.

— С кем?

— С «Этикой» Спинозы, я говорю о книге, которую вы мне как-то любезно одолжили.

— Как же, как же, помню. Интересная?

— Чрезвычайно занимательная, сэр.

— Готов поспорить: в конце концов окажется, что убийца — дворецкий. Что ж, Дживс, хочу вас обрадовать: все уладилось.

— В самом деле, сэр?

— Да, трещина раздора замазана, и свадебные колокола готовы зазвонить для мистера Сельдинга с минуты на минуту. Она передумала.

— Varium et mutabile semper femina,[88] сэр.

— Удивительно верное наблюдение. А теперь, — сказал я, садясь за руль, — я поведаю вам повесть про Уилберта и сливочник в виде коровы, и если при этом ваши кудри не выйдут из орбит, я буду искренне поражен.

Глава XII

В «Бринкли» я приехал уже под вечер и, когда ставил машину в гараж, обнаружил там автомобиль тетушки Далии, из чего заключил, что престарелая родственница вернулась в родные пенаты. И не ошибся. Я нашел ее в спальне, где ей был сервирован чай и сдоба. Она приветствовала меня пронзительным «улюлю» — эту привычку она усвоила на охоте в годы, когда тратила изрядную долю своей неукротимой энергии на то, чтобы отравлять жизнь британским лисицам. Вопль этот, по силе сравнимый со взрывом газового баллона, прошил меня навылет — от носа до кормы. Сам я не охочусь, но знаю, что главное для охотника — это умение издавать вопли, какие издает в ночных джунглях страдающий желудком шакал, и я не сомневаюсь, что в лучшие годы тетя Далия могла гаркнуть так, что ее собратья из «Куорна» и «Пайтчли[89]» дружно валились с седел, несмотря на то, что их отделяли от тетушки две пашни и небольшая роща.

— Привет, чучело, — сказала она. — Уже вернулся?

— Только что разорвал грудью финишную ленточку.

— Сельдинг сказал, что ты ездил в Херн-Бей.

— Да, чтобы забрать Дживса. Как Бонзо?

— Пятнистый, как леопард, но держится молодцом. Зачем тебе Дживс?

— Как оказалось, теперь он мне не нужен, но я узнал об этом на полпути сюда. Я его вез, чтобы он выступил в качестве мироборца… нет, не мироборца, а как это… миротворца между Бобби Уикем и Селедкой. Вы знали, что они помолвлены?

— Да, она мне все рассказала.

— А она вам рассказала про это объявление в «Тайме» насчет нашей с ней помолвки?