Читаем Том 1. Голый год полностью

Том 1. Голый год

Борис Андреевич Пильняк , Борис Пильняк

Мм. Гг.

Если вы только жилаете получить следующие товары, как-то:

сахар раф . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1000 р. ф.

сахар песок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 800 »»

баранина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 450 »»

свинина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 700 »»

мясо черкасск . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 250 »»

мясо русск . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 225 »»

мясо конское . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100 »»

то сообщите, чего и сколько вы жилаете, нашему подосланному человеку в 6 час. ст. вр., и все указанные предметы будут вам немедленно представлены. Задатка никакого не надо, полагаемся на ваше благородство.

просим не смешивать с шутниками

Доброжилатели…

Сочельник…

В сочельник должна подняться большая, четкая рождественская звезда, которая скует всех воедино, – и никакой звезды не поднимается. Маменька доктора Федорова печет пироги, и маменька счастлива, ибо вечером будет звезда и будут пельмени, – потому что совсем не будет картошки и – самое главное – потому, что Вася – один, единственный сын, одно, что есть у нее. И будут – и салфетки, и скатерть, и керосин, и сладкое, и пельмени, – пельмени, как ни у кого в городе.

Рядом с счастьем – величайшее горе: это было у матери. Рядом с горем – величайшее счастье: это было у доктора Федорова. Доктор колол дрова и растапливал печь для матери – и сердце его щемилось, щемилось величайшей нежностью, величайшей любовью – к матери. Мама, мама, мамочка, – в фартуке, старенькая, с тревогой, горем и радостью – за пельмени, за сладкий пирог и пирог на бараньем сале.

В сочельник же был бал у военкома, – были оркестр, лакеи, гуси, свинина, коньяк, кавалерийская жженка, печенье, пироги, конфеты, живые картины, фанты, шарады, почта амура и речи, – было объединение третьего элемента, сиречь интеллигенции, с представителями Российской коммунистической партии.

И ничего не было в сочельник у Ивана Петровича Бекеша, ибо если одни умели и могли в голодном городе достать съедобное, то Иван Петрович – не умел и не мог только желать, и должен был есть только картошку, рассчитанную так, чтобы умереть к весне – с матерью, с крестной, женой и ребенком, – и с гнилой картошкой, развешенной до пятнадцатого июля включительно.

В сочельник в сумерки к Ивану Петровичу Бекешу заходили доктор Федоров и писатель Яков Камынин, – шли переулочками, глухо озаборенными, в скрипучем снеге, в синих сумерках и в красной заплате запада, – по окраине, где дома замело с крышами и где лежат уже пустые поля. В сочельник Иван Петрович Бекеш играл с женою, матерью и крестной в двадцать одно и принял гостей в своем кабинете, где были двухспальная кровать, японский веер и стол с открытками, расставленными в симметрии тщательной. Камынин почти касался потолка и сел в шапке за стол. Иван Петрович знал, зачем пришли доктор и писатель, и все же спросил:

– Какими судьбами?! Сколько зим, сколько лет!..

– Пешком, – ответил Камынин. – Да.

– Хм! хе-хе-хе!.. конечно…

– Закуривайте. Махорка крепкая. Как – да – поживаете?

– Хм!., наше дело маленькое. Живем, хлеб жуем… да нет, собственно, – хлеба, собственно, нет… так, кое-как…

Помолчали. Закурили. Позатянулись.

– Мы насчет дневников пришли.

– Ах, насчет дневников! Пожалуйста!., я от своих слов не отказываюсь!., только…

– Значит, продаете?

– Я от своих слов не отказываюсь… только… только к чему они вам?., так, пустяки…

– Мне они нужны, – сказал Камынин и затянулся.

«Оле. Оле Веральской, милая, милая», – это Федоров, больно и остро.