Том 1. Камни под водой

— Какая пробоина, размеры, характер?

— Не знаю. Выясните на месте. Учтите, что берега в Могильной приглубые, и на обсушку баржу поставить невозможно. Нужно завести пластырь, откачать воду и зацементировать пробоину, какой бы у нее ни был характер.

— У меня больше нет вопросов, товарищ капитан второго ранга.

— Подумай еще.

— Нет больше вопросов, — решительно сказал Антоненко и встал.

— Попутного ветра, лейтенант, и не меньше фута тебе под киль, как говорится. Послал бы я с тобой кого-нибудь, да… Должен сам справиться, а? — Гашев протянул Антоненко руку.

— У меня мокрые, — сказал Антоненко.

— Ничего. Это не страшно.

На причале уже пыхтела трехтонка, и мотористы Сапухина сгружали с нее помпы. Снег по-прежнему крутился в черном ночном воздухе и сек лицо. Фары трехтонки горели, и в их свете были видны залепленные снегом надстройки бота.

Антоненко бегом поднялся по сходням и приказал дежурному играть аварийную тревогу.

Он любил эти срочные выходы в море. Любил ночную кутерьму, слепящий блеск прожекторов, звонки и гудки тревоги, треск прогреваемых моторов, короткие, хлесткие команды. И люди в такие моменты подчинялись его слову особенно легко и как-то весело.

Ему доставляла удовольствие и погрузка, когда кажется, что невозможно быстро поднять на борт шестисоткилограммовую помпу. Главное — первому ухватиться за эту помпу и крикнуть: «А ну, — взяли! Взяли, ребятки! Взяли!» И действительно ребятки берут, и помпа каким-то чудом оказывается на борту. Ему доставляло удовольствие и стоять на мостике, навалившись грудью на леера, засунув руки в широкие рукава реглана, смотреть вперед и, слившись в одно целое с кораблем, чувствовать всем телом каждый удар волны и каждый оборот двигателей…

К Оленьим островам вышли в седьмом часу утра. Снежные заряды прекратились. Сильно морозило. На прояснившемся небе бродили слабые сполохи северного сияния. Крутая после недавнего шторма зыбь накатывалась с моря, и бот сильно качало. Волны пробивали клюза, брызги секли стекла рубочных окон и замерзали, не успевая стекать. Чтобы лучше видеть, Антоненко опустил окно, и каждый раз, когда очередная волна, разбившись о форштевень бота, рушилась на палубу, его обдавало водяной пылью. Антоненко слизывал с губ соленую влагу и щурил глаза, но не закрывался от брызг и ветра. Он глубоко вдыхал холодный и густой воздух моря и радовался тому, что так хорошо распогодилось, что видимость миль двенадцать — не меньше, что ход, несмотря на зыбь, приличный и через полчасика они выйдут на траверз первого из Оленьих островов.

В рубке бота, кроме Антоненко и рулевого, были еще мичман Сапухин, старший мотористов, и командир отделения водолазов главный старшина Гуров. Антоненко раньше никогда не встречался с мичманом и теперь искоса поглядывал на него, прикидывая, разворотистый ли это товарищ и как у них пойдет совместная работа. С Гуровым же пришлось плавать все те месяцы, которые Антоненко отслужил после окончания училища. Гуров провел под водой около восьми тысяч часов и считался одним из самых опытных водолазов аварийно-спасательной службы флота. Он начал свою водолазную карьеру еще в те времена, когда эта служба называлась ЭПРОНом.

Это был очень большого роста медлительный человек, который улыбался так же редко, как и сердился.

В рубке все молчали, только рулевой время от времени вздыхал, а потом пробормотал, что зыбина какая-то очень уж крутая и все кишки наружу просятся.

— Да, натощак самое плохое так вот качаться, — сразу отозвался Сапухин, с сочувствием глянув на рулевого. — Без привычки и вообще плохо на море-то.

— Что, орел, укачался, что ли? — насмешливо спросил Антоненко, отворачиваясь от окна.

— Ничего, выдюжу. — Рулевой, молодой парень второго года службы, только недавно пришедший из учебного отряда, услышав голос командира, выпрямился и принужденно улыбнулся. Его лицо, слабо освещенное светом от компаса, было серым.

— Через полчасика за острова зайдем. А там волны не будет. Потерпи немножко, — подбодрил его Гуров и легонько хлопнул по плечу. — Терпи, казак…