Том 1. Княжна. Жар-Цвет. Отравленная совесть

– Бог с вами, тетушка! не злюсь, а славословлю… Притом же Ревизанов этот, в некотором роде, Алкивиад новейшей формации: к публичности у него прямо болезненная страсть. Помилуйте! Давно ли он прибыл в Москву? А она уже полна шумом его побед и одолений. Кто скупил чуть ли не все акции Черепановской железной дороги? Ревизанов. Кто съел ученую свинью из цирка? Ревизанов. Кто пожертвовал пятьдесят тысяч рублей на голодающих черногорцев? Ревизанов. Чей рысак взял первый приз на бегах? Ревизанова. Чей миллионный процесс выиграл Плевако? Ревизановский. У кого на содержании наездница Lêonie – самая шикарная в Москве кокотка? У Ревизанова. Он теперь всюду. Просто уши болят от вечного склонения со всех сторон: Ревизанов, Ревизанова, Ревизанову… Хорошо еще, что он не имеет множественного числа!.. Да, позвольте! вот вам вещественное доказательство его величия.

Синев вынул из кармана нумер юмористического журнала.

– Видите? Он сам. Большая голова на маленьких ножках, как водится, но, заметьте, лицо вырисовано не по-карикатурному: не дерзнули наши Ювеналы… а лести-то, лести-то в подписи!..

– Чем он, собственно, занимается? – спросила Людмила Александровна.

– Это, кузина, опять – как взглянуть. Для всех он – капиталист, миллионер, стоящий во главе дюжины самых разнообразных предприятий; а для меня, в качестве скромного представителя прокурорского надзора, он пока состоит в звании интересного незнакомца, с которым очень хотелось бы познакомиться.

– А я было думала, – разочарованно сказала Олимпиада Алексеевна, – что ты с ним приятель…

– Нет, до приятельства далеко, а так встречаемся, шутим, раза два-три ужинали вместе… Он даже как будто благоволит ко мне. По крайней мере, всегда любезнее, чем с другими.

– А мне послышалось, будто ты сейчас сказал, что не знаком?

– Вы не поняли, тетушка: знаком, да не так, как мне надо…

– Ну, мне все равно как, – это твое дело. Но – раз знаком хоть как-нибудь – изволь его нам представить.

Людмила Александровна взглянула на Ратисову с изумлением и испугом.

– Что ты? – возразила на этот взгляд Олимпиада Александровна. – Да отчего же нет?

Верховская пожала плечами и ничего не сказала.

– Ты – как хочешь, – продолжала Ратисова, – а я непременно возобновлю знакомство. Ишь Петя рассказывает, какой он стал интересный человек…

– Прямо герой романа, тетушка.

– Во вкусе Зола? Мопассана?

– Нет. Скорее в роде «Графа Монте-Кристо», а пожалуй, и «Рауля Синей Бороды» – только не того, тетушка, которого, к утешению вашему, изображает у Лентовского Саша Давыдов, а гораздо серьезнее…

– Ух, страсти какие!

– Да-с! с ядом, мертвыми телами и прочими судебно-медицинскими атрибутами.

Олимпиада Алексеевна перекрестилась под веером.

– Ты меня не пугай! – серьезно сказала она. – Я твоей судебной медицины недолюбливаю…

– Вы, конечно, шутите? – спросила Верховская.

Синев пожал плечами:

– И да, и нет. Я хотел бы рассказать вам биографию Ревизанова, но у него нет биографии. Есть легенда. Но московские легенды всегда слишком близко граничат со сплетнею. Факты вот: Ревизанов был дважды женат на богатейших купчихах и, счастливо вдовея, получил в оба раза миллионные наследства. Вторая жена его – золотопромышленница Лабуш – умерла при подозрительных обстоятельствах, так что произведено было следствие. Однако Ревизанов вышел из воды не только сух, но даже с блеском – как бы заново полированный и лакированный… Сейчас он владелец богатейших золотых россыпей в Нерчинском и Алтайском округах. Он строил Северскую дорогу. Он директор-распорядитель, то есть, в сущности, бесконтрольный повелитель Северо-восточного банка. На Волге, Каме, Вятке у него свои пароходства. Вот и все. Затем – истории конец, и начинается легенда, то есть слухи недовольства и сплетни зависти. Прикажете сплетничать?..

– Нет уж, в другой раз, – перебила Ратисова. – Бевиньяни вышел в оркестр… Сейчас поднимут занавес. Не обидься, пожалуйста, но – «Ja donna ê mobile» – когда поет Мазини – все-таки интереснее твоих рассказов…

Синев откланялся и ушел. Женщины обменялись многозначительным взором.

– Вот – что называется – сюрприз! – сказала Ратисова.

Людмила Александровна молчала.

– Мне не нравится, что ты взволновалась, – продолжала Олимпиада Алексеевна. – Неужели из тебя еще не выветрилась наша старина? Ведь восемнадцать лет, Людмила! Воды-то, воды что утекло!.. Веришь ли: что касается до меня, – я точно все то время во сне видела. И вот тебе крест: ведь предо мною он больше виноват, чем пред тобою… А между тем смотрю я на него и – ничего: нет во мне ни злобы, ни обиды… Все равно – как будто никогда и не знавала его: чужой человек… А на тебе лица нет. Неужели ты до сих пор помнишь и не простила?

Людмила Александровна сосредоточенно посмотрела в партер.

– Не то! – задумчиво возразила она. – А просто неожиданность. Я никогда не вспоминала этой проклятой старины и думала, что уже и вспоминать ее не придется… И вот, когда я совсем о ней позабыла, она тут как тут, нечаянная, негаданная… ужасно неприятно! Ты знаешь, я немножко верю предчувствиям: встреча эта не к добру.