Том 1. Княжна. Жар-Цвет. Отравленная совесть

– В деревню, к тетке… помните Алимову, Елену Львовну?

– Еще бы! Почтенная старушка. Когда же?..

– Сегодня рано утром. Я провожал. Она вчера сразу надумала и собралась поехать.

– Елена Львовна! – меланхолически произнес Ревизанов. – Сколько лет я ее не видал!.. друзьями были… Скажите: давно она стала помещицею? Я что-то не помню, чтобы у нее было именье…

– Помилуйте! Родовое, чудное именье в Рязанской губернии.

– А! там земли вздорожали с тех пор, как прошла железная дорога. Я приценялся в прошлом году: приступа нет.

– В таком случае, именье Елены Львовны – Эльдорадо. Ее земля в двух верстах от Осиновки. Знаете – большой буфет?

– Как же, езжал…

«Лекок тоже! – рассмеялся Ревизанов, проводив Петра Дмитриевича. – Хочет читать в сердцах, а из самого качай вести, как воду из колодца… Итак – уехала! Гм… признаюсь, это довольно неожиданно… Придет или не придет? Что означает этот отъезд? Бегство или лишь, так сказать, антисемейный маневр?»

Он взял с этажерки красный томик Фрума. «Рязанская дорога… Осиновка… так, так… Ха-ха-ха! а встречный-то поезд в Малиновых зорях? Я и забыл!»…

XVIII

Ревизанов ждал. Стол был накрыт на двоих, сверкал серебром и хрусталем, благоухал цветами и дорогими фруктами. Слугу, который сервировал стол, Андрей Яковлевич давно отослал с наказом:

– Иоган, я жду даму. Предупредите швейцара; не надо, чтобы ее видели; пусть проведет как-нибудь поосторожнее. Завтра вы разбудите меня в одиннадцать. Если разбудите позже, прибью; если разбудите раньше, убью! Впрочем, вы знаете мои привычки: не впервой… вас учить нечего.

Андрей Яковлевич не стыдился сознаться, наедине с самим собою, что он волнуется.

«Что, если этот отъезд не маневр, не маска, – думал он, стоя у каминных часов и пристально следя за движением стрелок по циферблату, – но бегство? самое настоящее бегство… заячье, опрометью, куда глаза глядят – лишь бы спрятаться, как страус прячет в песок голову и воображает, будто спрятал все тело? Да нет, быть не может… не посмеет!.. Но если? Берегись тогда, красавица! и посильнее тебя людей скручивал я в бараний рог!.. Странно, однако, как крепко она меня зацепила… Подумаешь, – жду первого свидания!.. Вон – даже руки дрожат… Нервы – что струны в расстроенном фортепьяно».

Не раз, чуя легкий шорох за дверью, он выглядывал в коридор и уверялся, что обманут слухом… Наконец, вслед за коротким порывистым стуком, дверь распахнулась, и на пороге выросла стройная фигура Верховской. Ревизанов даже схватился рукою за сердце: так быстро – до боли – и радостно заколотилось оно.

– А! наконец-то…

Он помог Людмиле Александровне снять шубку.

– Бог мой! черный вуаль, черное платье, – по ком вы в трауре?

Из-под густого вуаля Людмилы Александровны отозвался голос, который – будто весь остался за зубами, оттолкнутый и задохнувшийся встречным воздухом, как подушкою.

– Виноват… не понял… что? – внимательно, хмурясь, переспросил Ревизанов.

Голос повторил:

– Я сказала: по своей совести.

Ревизанов сделал гримасу:

– Как громко и… как печально! Неужели и личико ваше сегодня такое же траурное? Откройте его, дорогая, дайте полюбоваться.

Верховская откинула вуаль. Ревизанов взглянул ей в лицо и отступил в изумлении.

– Ах, хороша! – тихо сказал он. – Что вы сегодня сделали с собою, Людмила? Вы богиней смотрите! Говорят, страсть делает женщин красивыми. Уж не влюбились ли вы в меня за эти дни?

– Ненависть – тоже страсть, – возразила она, глядя в лицо Ревизанову.

– А вы ненавидите меня? – спокойно спросил он.

Она отвечала без гнева, просто, точно он ее о погоде спросил:

– Да… я вас ненавижу!

– Честное слово?

Верховская пожала плечами. Ревизанов отвернулся – не то гнев, не то тоска отразилась на его красивом лице. Несколько секунд длилось молчание. Потом он быстро подошел к столу и выпил, один за другим, два стакана шампанского.

– Ха-ха-ха! Это любопытно! – воскликнул он с деланным смехом. – Третьего дня утром я выгнал из этой комнаты мою Леони, женщину, страстно влюбленную в меня, за то лишь, что надоела она мне своею любовью до отвращения. И вот быстрое возмездие: сегодня я сам, такой же страстно влюбленный, принимаю на том же месте другую женщину, и эта женщина меня ненавидит до отвращения. Долг платежом красен. Странные контрасты случаются в жизни.

– И страшные!.. – отозвалась Верховская.