Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики

– Я буду официален, товарищи, – сказал Оська. – Книга справедливо свидетельствует, что мы были никчемными и солидными дураками. Автору удалось разоблачить всю беспочвенность подобных мечтаний. Но он, к сожалению, не избежал мелкобуржуазной расплывчатости в отдельных характеристиках. Зачем, разоблачая никчемность и беспочвенность швамбранских мечтаний, ты как будто допускаешь перегиб… Ты хочешь лишить современность права на мечту. Это неверно! Надо это оговорить. Я сейчас…

И Оська вывернул на стол содержимое своего портфеля. Книги и тетради выползли, трепыхаясь, на стол, как рыбы из кошелки. Среди них я увидел маленькую записную книжку «Спутник коммуниста» и вспомнил покойного Джека, Спутника Моряков.

– Вот, – сказал Оська, открывая свой блокнот. – Вот что я здесь записал: «И если скажут: ну какое нам дело до всего этого, ведь мы для поддержания нашего энтузиазма не нуждаемся ни в какой иллюзии, ни в каком обмане… Это великое наше счастье. Но следует ли из этого, что мы… не нуждаемся ни в какой мечте? Класс, имеющий силу в своих руках, класс, действительно в трудовом порядке изменяющий мир, всегда склонен к реализму, но он склонен также и к романтике». Тут, понимаешь, надо разуметь под этой романтикой то же, что Ленин разумел под мечтой. И это больше не недостижимая фантастическая звезда, это не утешающая химера. Это просто самый наш план, самая наша пятилетка и дальнейшие сверхпятилетки. Здесь проявляется наше стремление сквозь все препятствия двигаться вперед. Это тот «практический идеализм», о великом наличии которого у материалистов говорил Энгельс в ответ на упреки узких материалистов в «узости и чрезмерной трезвости». Вот о чем надо было сказать, – закончил ученый Оська.

– Оська, – сказал я смиренно, – в книге много ошибок. Я сам это чувствую, но не умею еще исправить их. И не торопи меня. Все это надо пережечь в себе. Мне уже самому горько быть Джеком, спутником коммунистов. Я не хочу быть спутником, Оська! Я хочу быть матросом и буду им, даю тебе слово как брату, как коммунисту, как сказал бы я Степке Атлантиде.

Мы долго говорили потом с Осей. Дом улегся. Наши молодые жены одиноко стыли на креслах, составленных во временные ложа. А мы разговаривали шепотом, от которого першило в горле, как от воспоминаний. Последним парадом провели мы героев повести. Мы устроили как бы перекличку нашего класса «А».

– Алипченко Вячеслав! – вызывал я.

– Умер от тифа, – отвечал Ося.

– Алеференко Сергей? – спрашивал я.

– Секретарь парторганизации пристани, – отзывался Ося.

– Гавря Степан, по прозвищу Атлантида!

– Убит на Уральском фронте.

– Руденко Константин, по прозвищу Жук!

– Ассистент по кафедре аналитической механики.

– Лабанда Владимир!

– Инженер-кораблестроитель.

– Мартыненко, по кличке Биндюг!

– Раскулачен и сослан.

– Новик Иван!

– Директор МТС.

– Мурашкин Кузьма!

– Старпом парохода «Громобой».

– Портянко Аркадий!

– Ученый-ботаник.

– Федоров Григорий!

– Красный командир.

– Шалферов Николай.

– Погиб на хлебозаготовках.

. . . . . . . . . .

Утром отец повез меня за город похвастаться новой больницей. Город был неузнаваем. На месте, где земля закруглялась, простирался прекрасный Парк культуры и отдыха. Пустырь, оставшийся после разрушения швамбранского дворца Угря, застраивался домами Мясокомбината. Пробегал автобус. Торопились на лекции студенты трех вузов. На бывшей Брешке выросли большие дома. Аэропланы реяли, рокотали над городом, но я не видел задранных к небу голов. Строились новый театр, клиника, библиотека. На горе красовался великолепный стадион.

Я вспомнил, что слышали швамбраны в Чека:

«И у нас будут мускулы, мостовые и кино каждый день…»

Пока сказка сказывалась, дело делалось.

Больница ослепила меня блеском окон, полов, инструментов.

– Ну что, – говорил папа, наслаждаясь моим восторгом, – было в вашей Швамбрании что-либо подобное?

– Нет, – признавался я, – ничего подобного не было.

Папа торжествовал.

Перед нашим отъездом в Москву мама извлекла из семейного архива в чулане большой щит с гербом Швамбрании: Королева, Корабль, Автомобиль и Зуб… Когда-то этот герб был разбухшей щитовдной железой ребяческой мечтательной секреции, как сказал бы папа.

Щит с гербом Швамбрании красуется теперь у меня в комнате. Он враждует с глобусом, круглым символом всего земного. Щит Швамбрании прибит над дверью. Он ехидно и весело напоминает со стены о наших заблуждениях и швамбранском плене. Так, по преданию, повесил князь Олег свой щит на вратах Царьграда: дескать, помни, греки! Знай наших!.

Помнить же о Швамбрании полезно. Их еще немало ходит среди нас, тайных швамбран, которым не по вкусу хлеб насущный, и они прячут под подушку ложку в надежде, что приснится кисель…

Но вот глобус полностью обернулся. Швамбрании на нем не обнаружено. Вместе с тем замыкается и круг повести, которая тоже совсем не откровение, а всего лишь наглядное пособие.

1928–1931, 1956.

Вратарь Республики *

Глава I Некто Кандидов?

Жизнь Антона была полна необыкновенных приключений, но знаменитым он стал в эти двадцать семь минут.