Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики

Жене очень жалко было расставаться с папой, но Эмилия Андреевна забрала в доме слишком большую власть. Она пыталась помешать дружбе Жени с Тошкой, который, по ее мнению, портил мальчика. А если так, то вот вам!.. Женя решил покинуть отчий дом.

Он предложил написать прощальное письмо Рае Камориной. Антон был против этого – он был менее доверчив, чем Женя.

– Лучше уж с фронта напишем, – говорил Тошка.

– А вдруг нас там сразу убьют, – возражал Женя. – Так она ничего и не узнает.

Они написали письмо:

«Рая! Мы на той неделе убегём (зачеркнуто) убежим на передовые позиции в действующую армию, то есть на войну. Если нас убьют, то помните нас, если останемся живы, то тогда еще увидимся, а мы вас будем помнить до нашей братской могилы. Никому про это не говорите. Разорвите это письмо. До свидания навеки,

Два известных вам друга».

Раина мама была пациенткой Жениного папы. На другой день доктор вошел в комнату Жени, где в это время мальчики изучали «Путеводитель по государственным железным дорогам Российской империи», папа вошел и закрыл за собой дверь.

– Слушайте, Женя, Антон, – сказал папа, – давайте будем мужчинами. Отвечайте прямо: вы хотели бежать?

Мальчики молчали.

– Ну, – продолжал доктор, – воевать могут только мужчины, давайте будем мужчинами. Собирались вы бежать?

– Откуда вы взяли?.. – начал Тошка.

– Собирались, – сказал Женя, обмирая от стыда и ужаса.

Тошка яростно повернулся к нему…

Тогда папа взял их обоих за руки и повел к себе в кабинет. Там сидел Балабуж – пленный чех с лицом, изглоданным постоянной тоской.

– Скажите им, – попросил доктор.

– Ай, млоды люди! – тихо и уныло сказал Балабуж.

Больные глаза его с красными, припухшими веками заглянули мальчикам словно в сердце.

– Это очень худо дело… Кровь вон, душа вон. Бога нет, человека нет, мертвый есть, – негромко говорил Балабуж.

Слова не давались ему. Он страдал, вставал, ловил слова руками в воздухе, и от этого рассказ его становился еще страшнее.

– И нет за что! – восклицал он и складывал худые, немощные пальцы в кулак. – За чужого пана, за пана добро.

Мальчики слушали, подавленные и переконфуженные.

– Я читал в газете… – начал было Женя.

Но Тошка перебил его:

– Молчи ты, Женька, мало что в газетах пишут!

Глава VII Осклиз…

Все тревожнее становился шепот, которым люди сообщали друг другу то, о чем не писалось в газетах. Наступала осень, навигация подходила к концу. Люди говорили о несданных военных поставках. На Волге спешно грузили баржи. На пристанях работали днем и ночью до седьмого пота. Толковали о каких-то забастовках. И на волжском берегу слышалось глухое грозное ворчание, похожее на далекий приволжский гром.

Раз после уроков Женя пошел на пристань, где ждал его Тошка. Еще на базаре он услышал какой-то недобрый гомон, доносившийся с берега. Его обогнали два крючника. Они шли так быстро, что кожаные потники бились у них по спинам. Женя услышал страшное береговое слово – «осклиз».

У пристани стояла толпа: ломовики, грузчики, половые из чайной. Женя протискался вперед и увидел Тошкиного отца. Тамада лежал на земле боком, еще чернее обыкновенного. Посиневшая голова его была судорожно заведена за плечо. Огромный ящик, расколовшись при падении, лежал рядом. Доски расшились. Десятки банок с консервами раскатились во все стороны.

– Осклиз, – говорили вокруг.

– Становая жила хряснула. Позвонки с натуги тронулись, осклиз.

В пыли на корточках сидел Тошка. Его трясло так, что слышно было, как лязгают зубы.

– Папаня… – трясясь, тихо говорил Тошка. – Папаня, ты что?

– Все жадность человеческая одолевает, – сказал откуда-то сзади, из-за широких грузчицких спин, человек монашеского облика. – Чрезмерно силой своей злоупотреблял…

– Ох ты, богова душа, – грозно обернулись к нему, – помолчи, пока не пришибли! Жил человек горбом, с горба и помирает.

– Прощай, Михаиле Егорович! – сказал сиплым голосом старый грузчик. – Прощай, тамада!

Сзади загремела извозчичья пролетка. Раздались голоса:

– Доктор приехал, доктор!.. Григорий Аркадьич!

Женя увидел отца, быстро пробиравшегося сквозь толпу. Стало очень тихо. Доктор, которого все в городе звали по имени-отчеству, быстро оглядел собравшихся, и те разом, словно сговорившись, отступили, расширив круг. Отец наклонился над неподвижно лежавшим Кандидовым.

Женя не видел, что делает отец, но слышал его негромкий, ровный и повелительный голос:

– Ну-ка, кто-нибудь… Вот так…

И вдруг Тошкин отец дернулся, открыл свои черные цыганские, как будто посеревшие глаза.

– Доктор… – сказал он, не говоря, а выдыхая каждое слово, – Григорий Аркадьевич, за Тошкой тут без меня… не оставьте. Чего, если надо, пропишите… А если потребуется, то и того…