Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

В небе, как бы шел дождь из роз, как в тот раз, когда, в октябрьский вечер, за холмом Ровильяно умирало солнце, зажигая пруды в лесу Викомиле. «Розы, розы и розы падали всюду, плавно, густо и мягко, наподобие снежного вихря на заре». Вечно зеленая и лишенная цветов вилла Медичи принимала на вершинах своих суровых древесных стен бесчисленные мягкие лепестки, ниспадавшие с небесных садов.

Она повернулась, чтобы идти вниз. Андреа следовал за ней. Молча шли к лестнице, смотрели на раскинувшийся между террасой и Бельведером лес. Казалось, что сияние задержалось на опушке, где вздымаются две сторожевых гермы, и не могло разорвать темноты, казалось, что эти деревья ветвились в другой атмосфере или в темной воде, в морской глубине, похожие на морские водоросли.

Внезапный страх овладел ею, она спешила к лестнице, прошла пять или шесть ступеней, остановилась, растерянная, дрожа, слыша в тишине, как биение ее крови раздавалось с чудовищным шумом. Вилла скрылась из виду, сдавленная двумя стенами, влажная, серая, поросшая травою, лестница, была печальна, как лестница в подземной тюрьме. Она увидела, как Андреа, неожиданным движением, нагнулся к ней, чтобы поцеловать ее в губы.

— Нет, нет, Андреа… Нет!

Он протягивал руки, чтобы удержать ее, привлечь.

— Нет!

Страстно, она схватила его руку, поднесла ее к губам, страстно поцеловала ее два раза, три раза. Потом, как безумная, бросилась вниз по лестнице, к дверям.

— Мария! Мария! Остановитесь!

Они очутились лицом к лицу, у запертой двери, бледные, тяжело дыша, охваченные ужасной дрожью, смотря друг другу в глаза, слыша шум своей крови в ушах, готовые задохнуться. И в одно и то же время, в дружном порыве, обнялись, поцеловались.

Боясь лишиться чувств, прислонясь к двери, с мольбой, она сказала:

— Не надо больше… Умираю.

Один миг стояли лицом к лицу, не прикасаясь друг к другу. Казалось, что над ними тяготело все безмолвие Виллы, в этом тесном, окруженном высокими стенами месте, похожем на раскрытый гроб. Было ясно слышно глухое и отрывистое карканье собиравшихся на крыше дворца или носившихся в воздухе ворон. И странное чувство страха снова овладело сердцем женщины. Она бросила вверх, на верхний край стены, испуганный взгляд. Собралась с силами, сказала:

— Теперь, можем уйти… Можете открыть.

У задвижки ее рука встретилась с рукой Андреа.

И так как она прошла мимо двух каменных колонн, под жасмином, Андреа сказал:

— Смотри! Жасмин цветет.

Она не повернулась, но улыбнулась, и улыбка была печальна, полна теней, которые возникали в этой душе при внезапном воспоминании написанного на балконе имени. И в то время как она шла по таинственной аллее, чувствуя, что поцелуй взволновал ее кровь, неумолимая тревога запечатлела в ее сердце это имя, это имя!

XIV

Открывая большой потайной шкаф, таинственную библиотеку, маркиз Маунт-Эджкемб говорил Сперелли:

— Вы бы потрудились сделать мне рисунки для застежек. Том — инкварто, помеченный Лампсаком, как «Афродиты» Персиа: 1734. Резьба мне кажется тончайшей. Судите сами.

Он протянул Сперелли редкую книгу. Была озаглавлена «Gerwetii — De Concubitu — libri tres» и украшена сладострастными виньетками.

— Вот эта фигура очень важна, — прибавил он, указывая пальцем на одну из виньеток, представлявшую неописуемое соединение тел. — Это — новая вещь, которой я еще не знал. Ни один из моих эротических авторов не упоминает о ней…

Продолжал разговаривать, рассуждая о подробностях, водя по линиям рисунка этим своим беловатым пальцем, волосатым на первой фаланге и кончающимся острым блестящим ногтем, несколько синеватым, как ноготь у четвероногих. Его слова проникали в уши Сперелли с жестоким треском.

— Это голландское издание Петрония великолепно. А вот это — «Erotopaegnon», напечатанный в Париже в 1798. Вы знаете поэму, приписываемую Джону Уильксу, под заглавием «Ап essay on woman»[30]? Вот, издание 1763 года.

Собрание было редчайшее. Охватывало всю французскую пантагрюэлеву литературу и рококо: приапеи, эсхатологические фантазии, монахологию, комические восхваления, катехизисы, идиллии, романы, поэмы от «Сломанной трубки» Вадэ до «Опасных связей», от «Аретина» Огюстена Карраша до «Горлиц Зельма», от «Открытий бесстыдного стиля» до Фобла. Включало все наиболее утонченное и наиболее низкое, что создал в веках человеческий ум в толкование священного гимна богу Лампсака: Salve, sancte pater[31].

Коллекционер брал книги с полок и, не переставая говорить, показывал их молодому другу. Его развратные руки начинали ласкать развратные книги в кожаных переплетах и в переплетах из драгоценных тканей. Он то и дело тонко улыбался. И в его серых глазах, под огромным выпуклым черепом, мелькала молния безумия.