Том 1. Парижачьи

Он с наслаждением скрылся бы куда нибудь или бежал бы вовсе прочь. Но страх перед кожухом заставил его спросить, где их стол и пройдя через ресторан выйти на террасу. Тут он сел за стол и узнал от лакея, что его жена и жена кожуха только что уехали просидев достаточно времени.

Щеголь сидел к выходу на террасу спиной и прислушивался прикрыв глаза в позе напряженной, когда раздадутся шаги кожуха. Но минуты проходили, а кожух не приходил.

Постепенно напряжение в его спине прошло и он принял позу более свободную, пока не отважился положить ногу на ногу. Потом он развалился и перестав прислушиваться повернулся, чтобы видеть дверь. Но кожух не приходил и не показывался.

Облегчение охватившее щеголя по приезде в ресторан продолжало усиливаться. Ну ему положительно везет, что он избавился от кожуха, который несомненно сошел с ума.

Откуда такие речи и вся эта рухлядь по поводу и вокруг да около жены. Почему такая страсть и напасть.

Интриги умницы. Но это еще ничего не доказывает. Почему они упали на такую благодатную почву. Почему кожух оказался так к ним восприимчив.

Уже когда к нему приехал лицедей, он понял что не все ладно. Теперь это было окончательно ясно но в то же время ничего не было ясного и при всех стараниях щеголь не мог уловить сути событий. И он выворачивал карманы обстоятельств, переворачивал их, переправлял и все ничего не выходило.

Кожух несомненно исчез. Что бы это значило. Он послал лакея справиться. Тот вернувшись доложил, что кожух встретил швею и сев с ней в машину, уехал с нею и что машина, в которой приехала швея, здесь осталась. Это было совершенно немыслимо. Они что нибудь путали. Швея была здесь. Нет, это не так. Он вышел, чтобы удостовериться и увидел машину лебяди. Лебядь в ней приезжала. Верно и уехала с мужем. Куда?

Он был одинок и сознавал себя одиноким. Но сознание одиночества усугублялось сознанием незнания, непонимания того, что совершалось вокруг. Поведение лицедея было подозрительным. Но подозрительность какого обычного порядка она казалась ему теперь. История с умницей уже была не только подозрительной, но и непонятной. Встреча с кожухом поставила перед ним силы, которых он ни учесть, ни измерить. А теперь это исчезновение кожуха было настолько страшно и нетерпимо, что он был бы неизмеримо более рад быть сейчас в обществе свирепого кожуха, чем оставаться одному.

Что это. Точно мор пробежал над жизнью и семь пустых приборов, его окружавших, походили на воздаяние усопших. Где все эти люди, эти женщины, эти мужчины всегда такие жизнерадостные, веселые и исполнительные. Куда они делись. Где лежат их трупы, на каких полях после этой битвы. Трупы, какая гадость. Он протестовал изо всех сил против этой безалаберности и разгильдяйства. Если им нужно было говорить друг с другом почему они не собрались и не поговорили здесь, а продолжали метаться по городу.

Он не знал что ему предпринять. Так он и не заметил, как чувство облегчения прошло и очутился он теперь под грузом невероятной тяжести. И теперь уже с каждой минутой давление этого пресса возрастало и расплющивало его. Он не привык думать, ему не по вкусу и не по силам это занятие. А между тем как раз тут и приходилось думать. Думать и думать без конца.

Почему он не занимался этим в своей прошлой жизни. Когда лицедей много лет назад подобрал его на школьной скамье или где то в другом месте, почему сам себе не сказал он что и отчего и почему. И вот после этого пошла жизнь полная успехов и восхождений, слав необычайных происшествий, обязанная его манерам — его удивительным локтям и умению носить на себе тряпки. Это все что было у него свое. Остроумие он занимал у лицедея, рассуждения у разстриги, нравы у лебяди, машины у кожуха и так далее. Когда нужны стали деньги он взял их у жены, для чего и женился.

А потом жизнь, заключенная в берега, в эту квартиру на берегу вот уже несколько как текла по течению. И в этой привычности он чувствовал себя отлично и был доволен и своими успехами и своими обстоятельствами и своими пижамами и своими меню и вином и воздухом и лесом и друзьями. А теперь он не вспоминал как ежедневно о вчера и не радовался завтра. Он не доставал, как делал он в минуты досуга, своей записной книжки, чтобы еще раз обдумать распределение ближайших дней. Он не думал о том, что через полчаса он уже должен быть где то и еще через полчаса еще где то и что он сделал оплошность отправив свою машину в гараж вместо того, чтобы направить ее сюда. Он не думал о том, что он был смешон и что смешны были цветы брошенные на стол лицедеем обломившим их. И что вся его, вся их жизнь была только смешна.