Том 1. Педагогические работы 1922-1936

А меня едят даже не за ошибки, а за самое дорогое, что у меня есть — за мою систему. Ее вина только в том, что она моя, что она не составлена из шаблонов. К этому должно было прийти. В то время, как в разных книжонках рекомендуется определенная система педагогических средств, давно уже провалившихся на практике, наша колония живет, а с осени на нашу систему (наша основная формула: «Как можно больше требований к воспитаннику и как можно больше уважения к нему») стихийно стали переходить многие детские учреждения.

Вот тут-то и поднялась тревога. Нашу колонию стали «глубоко» обследовать чуть ли не ежемесячно. Я не хочу говорить, какие глупости писались после каждого обследования. Но в последнем счете договорились до того, что нашу систему запретили по всему округу, а мне предложили перейти на «исполкомскую».

В то же время никто не решается утверждать, что в колонии им. Горького дело поставлено плохо. Вообще никакой логики во всем этом нет. В декабре мне прибавили коммуну им. Дзержинского и сразу же подняли крик — «Почему и там горьковская система!» На днях вдруг мне прислали приказ о прибавлении к нам еще одной колонии — им. Петровского, с явным расчетом, что я туда сразу переброшу два-три отряда горьковцев, и в полной уверенности, что они там наведут порядок, но и там будут кричать, что я еретик!

Иногда мне хочется смеяться, глядя на все это ребячество, а чаще все-таки приходится прямо впадать в тоску. У нас так легко могут сломать и растоптать большое нужное дело, и никто за это не отвечает. И вот теперь, для того чтобы отстоять колонию после 8 лет работы, успешность которой никто не отрицает, мне приходится говорить о таких сверхъестественных мерах, как Ваша помощь.

После этого стоит ли что-нибудь делать. Ведь в таком случае гораздо спокойнее просто служить и честно получать жалованье. А то что же это:

— В колонии Горького хорошо?

— Хорошо, только идеология не выдержана.

— Как не выдержана? Ведь там 35% комсомольцев!

— Это ничего не значит, но там нет классовой установки.

— Позвольте, как нет классовой установки. Ведь все до одного работают и гордятся своей работой.

— Это ничего не значит. Работают потому, что там строгая дисциплина, а вот не будь этой дисциплины, то и не работали б.

— Так ведь дисциплина это хорошо!

— Хорошо, если она основана на классовом самосознании, а у Макаренко вместо этого «долг», «честь», «горьковец», гордость какая-то.

И т. д.

Как тут можно спорить? К вам приводят запущенного парня, который уже и ходить разучился, нужно из него сделать Человека. Я поднимаю в нем веру в себя, воспитываю у него чувство долга перед самим собой, перед рабочим классом, перед человечеством, я говорю ему о человеческой и рабочей чести. Оказывается, это все «ересь». Нужно воспитать классовое самосознание (между нами говоря, научить трепать языком по тексту учебника политграмоты).

Дело окончится тем, что мы разбежимся. Но это в будущем.

Сейчас мы боремся и уступать не думаем. Если меня бьют педагогическими догматами, то я бью живым коллективом 400 горьковцев, бодрых, веселых, энергичных, знающих себе цену и с прекрасной рабочей «установкой». Если этот мой аргумент не действителен, то, значит, и бороться не за что.

Дорогой Алексей Максимович, очень прошу Вас, не беспокойтесь и не огорчайтесь нашей борьбой. Вам нельзя нам помогать — наша борьба слишком мелка для того, чтобы втягивать в нее Ваше имя.

Остроменцкая написала в «Народном учителе» статью о нашей колонии «Навстречу жизни». Она писала мне, что послал книгу Вам.

В статье в общем хорошо нарисован общий тон нашей колонии, но есть отдельные ошибки. Я не Кузьма Прутков и не Хулио Хуренито и решительно отказываюсь от тех афоризмов, которые мне там приписываются.

Возможно, что я просто дразнил при помощи двух-трех парадоксов какого-нибудь туриста. Точно так же история с палками и дубинами — явный гротеск.

Наши ребята любят сочинять обо мне легенды.

Простите, что длинное письмо.

Ребята благодарят Вас за книжки и карточку и все толкуют об одном: «а когда же он приедет». Мы Вас ждем и готовимся: белим, красим, шьем.

За библиотечку большое спасибо. Если у Вас есть книги, которые Вам не нужны, конечно, пришлите их нам. Это для нас не только вещи, но и реликвия.

Преданный Вам

А. Макаренко

22. Горький — Макаренко. Сорренто, 09.05.1928 г.

Дорогой т. Макаренко —

горестное письмо Ваше получил вместе со статьей Остроменецкой; читая статью, едва не разревелся от волнения, от радости. Какой Вы чудеснейший человек, какая хорошая, человечья сила. Настроение Ваше, тревогу Вашу — я понимаю, это мне знакомо, ведь и у меня растаптывали кое-какие начинания, дорогие душе моей, напр. — «Всемирную литературу».