Том 1. Повести и рассказы

Ему уже давным-давно нужно было сдать в институтский сборник статью по проблемам территориального управления. Материал для статьи он собрал, оставалось только написать ее. Антонов сел за письменный стол. Но на душе было так светло, так философски весело, что будущая статья показалась ему неловкой бессмыслицей, тяжелой, никому не нужной.

«А, к черту! Устрою себе праздник! – решил Антонов, посидев над бумагами минут двадцать. – Скоро Надя придет. Работа не трамвай – постоит!» Он растянулся на кровати поверх одеяла, забросил руки за голову и тихонько, безголосо запел:

Миленький ты мой,
Возьми меня с собой…

В песне говорилось о двух влюбленных: он уезжал навсегда, она упрашивала взять ее с собой и «там, в краю далеком» назвать женой, сестрой или даже «чужой», но жили в краю далеком и жена, и сестра, а чужая – она была не нужна ему.

У Антонова не было ни жены, ни сестры, ни далекого края, и ему стало так жаль себя, так сдавило горло, что он чуть не заплакал, как маленький или пьяный. И что-то ему раздумалось, как никогда, о себе, о Наде, о жизни… Ведь только она одна, только Надя пойдет за ним по первому зову, хоть женой, хоть сестрой, хоть «чужой»…

«Действительно, а почему бы мне на ней не жениться? – подумал Антонов. – А что, свежая мысль! – Он сильно подбросил на кровати свое юношеское тело и рассмеялся тем чистым, облегчающим душу смехом, который принято называть беспричинным. – Вот сейчас она придет – и я скажу ей: “Хватит, давай поженимся!”» Антонов представил себе, как обрадуется Надя и как потом они поедут к ее родителям «просить руки». О ее родителях он знал, что живут они между собой плохо, до того плохо, что каждый имеет в холодильнике «свою полочку». Как-то весной, когда они оба были на курорте (мать в Сочи, а отец в Кисловодске), Надя пригласила Антонова в дом. Большая трехкомнатная квартира, обставленная дорогой мебелью, поразила его нежилой, прямо-таки вокзальной неуютностью. «Для чего нужна такая семейная жизнь? Хуже воровства!» – подумал тогда Антонов и порадовался, что холост.

Если бы еще вчера ему сказали, что он решит жениться на Наде, Антонов бы не поверил. А сейчас это уже казалось не только давным-давно обдуманным, но и единственным выходом из тупика, в который его занесло на волне легкой жизни. Ему тридцать семь, а он все бегает в мальчиках-зубоскальчиках, и, как говорят его знакомые, у него «все впереди». А если вдуматься, это довольно мрачно, когда в тридцать семь «все впереди»… До боли в сердце захотелось Антонову тишины, основательности, семейной жизни, захотелось оберегать и радовать не только себя – другого человека… Пора жить всерьез, с размахом, с ответственностью… Пора по-настоящему впрячься в работу, ведь, черт возьми, у него же есть хватка!..

На форточку сел голубь, покрутился, цокая коготками, и улетел. Антонов проводил его взглядом, одним махом спрыгнул с кровати.

К половине второго он обдумал все: и то, как они с Надей пойдут в загс (он там никогда не был, и это его волновало), и свою линию поведения с ее сыном Андрейкой (спокойно, без сюсюканья, бережно: не дай бог ранить детскую душу), и то, что пока они поживут в его комнате (люди хуже жили), а тем временем быстренько построят кооператив (он даже наметил человек пять, у кого можно будет занять денег). А может, удастся отвоевать комнату мертвой старухи? Это было бы самое лучшее…

Потом Антонов вспомнил, как Надя сказала ему однажды с обидой, что он всегда встречает ее в шлепанцах на босу ногу, и решил к ее приходу принарядиться. К двум часам дня он был побрит, с наслаждением затрещал, натягивая на мускулистое тело, крахмальной белоснежной рубашкой, повязал вокруг шеи белый галстук, надел светлый костюм и светлые туфли на очень толстой подошве. Модные туфли изрядно добавляли росту, так что Антонов сделался чуть повыше ста восьмидесяти сантиметров; костюм юношеского покроя сидел на нем как влитой. От возбуждения морщины на его лице разгладились, серые глаза загорелись ясным светом молодости.

До трех часов он ходил из угла в угол по комнате, ловил каждый звук на лестнице. В три вышел из дому и часа полтора проторчал у подъезда.

В десять вечера отупевший от ожидания Антонов позвонил на квартиру Надиных родителей. Ее мать ответила, что Надя уехала на дачу и пробудет там несколько дней. «Что за номера! – возмутился Антонов. – Ну, если завтра она не объявится – к черту!»

Он спал отвратительно: молоковозы сшибались цистернами над самым ухом, стеклянный дождь дребезжащих в грузовиках пустых бутылок впивался в голову, кровать была горбатой, жесткой, подушка – слишком большой и жаркой.

Наутро косая морщина на лбу выглядела особенно непоправимо.

– Хоть утюгом разглаживай! – взглянув в зеркало, сказал сам себе Антонов.

Надел джинсы, цветную рубашку и, не завтракая, отправился на службу, пешком, наискосок через всю старую Москву.

В институте он зверем бросался на каждый телефонный звонок, но Надя так и не объявилась.

Во вторник утром гнусавым голосом он позвонил Надиной матери: