Том 1. Повести и рассказы

– Чудеса! Старуха с ружьем топает, – удивился комроты.

– Товарищ капитан, я ее приказал в Хасавюрте высадить. Она ехала в машине Гриценко, как же она очутилась здесь? Невероятно!

Крюков перегнулся через борт к окошку кабины, бросил водителю:

– Вань, а ну подрули вон к бабке.

Приминая дырявой грудью радиатора кусты верблюжьей колючки, машина подкатила к Патимат. Крюков и Зворыкин спрыгнули на землю.

– Куда путь держишь, мать? – спросил Крюков. Патимат молчала.

– Немая она или по-русски не кумекает. Видали, как одета-то: на голове простыня, а из-под платья штаны, – должно, татарка, – сказал шофер.

– Ты что, с таким диковинным ружьем на войну собралась? – пошутил Крюков.

Патимат обрадовалась, услышав знакомое слово – «война».

– Война, война, – закивала она, улыбаясь и показывая в сторону заката. – Война. Магомед, Султан – война. – И, ударив себя по груди, добавила: – Патимат – война, – и закивала быстро и часто. – Гяур – паф! Гяур – паф! – старуха сделала артикул ружьем.

– Понятно! – снимая с головы фуражку и вытирая носовым платком потный, перепоясанный красным обручем лоб, улыбаясь, сказал Крюков. – На фронте у нее, видать, сыновья, и она к ним топает. Только вот зачем, не пойму? Ну-ка, дай ружье, гляну…

Патимат отпрянула.

– Эге, ты, брат, старуха что надо: службу знаешь – оружие не даешь, – рассмеялся Крюков.

– Да, уставная старушка, – поддакнул шофер. – Таким ружьишком быстро гяура – паф-паф! Ох, приморила!

И даже лейтенант Зворыкин улыбнулся, старуха больше не казалась ему привидением.

– Ну что ж, мать, садись, подвезем землячку, – радушно предложил Крюков, надев фуражку и указывая обеими руками на машину.

Патимат отрицательно покачала головой: она не доверяла этим людям, один из которых заставил Николая высадить ее в Хасавюрте.

– Поезжай, – кивнул Крюков шоферу, – здесь близко, мы пешком.

– Ура! Бабка наша! Ура! Бабка, что еще с Левашей, ура! – хриплыми криками встретила их рота, уже разбуженная командирским шофером.

– Гля, какой трахтамат! Ты смотри! Вот это старуха! Нашла! Чудеса!

Патимат окружили. Она озиралась, ища глазами Николая.

– Да ее ж в Хасавюрте ссадили! Да как же она! – удивлялись шоферы. – Бабка, что сынам оружие несет! Вот дела! А мелют, чудес не бывает.

– Знамение! – изрек седоголовый Андрей Иванов, самый старый в роте шофер и верующий. – Знамение, братцы, только и всего, счастье нам она принесет.

Андрей Иванов один из всех помнил, как Николай остановился сразу же за Хасавюртом, и сообразил, в чем секрет, но коль был повод поддержать веру, почему бы это не сделать.

– Ну, расступись, затуркали чоловика! Здорово, мамо, – пробасил Николай, делая вид, что появление старухи и для него неожиданность, – товарищи, расходись, матери с дороги отдохнуть треба, а вы как пацаны!

Зворыкин испытующе глянул на старшину, и Николай, стараясь предотвратить допрос, схитрил, сказал лукаво:

– Меня ругали, шо виз бабку, а у самих сердце не выдержало, подобрали старую. Известное дело – мать, как по дороге бросишь. Бойцы промеж себя хвалят вас за то, товарищ лейтенант.

– Ну, ну, хватит разглагольствовать, – нахмурился, краснея, Зворыкин.

На вечерней поверке старшина доложил командиру просьбу роты: оставить старуху и не бросать ее больше на трудном пути к сыновьям.

– Ладно! Коли такое святое дело у старой, семь бед – один ответ!

– Это вы добре решили, – просветленно засиял старшина, – разрешите распускать?.. Рота, ра-зой-дись! – рявкнул он оглушительно, и по веселому его голосу солдаты поняли: все обошлось.

VII

Отдохнувшие днем солдаты искали веселья. Кто-то крикнул:

– Руби на костер колючку!

И уже через четверть часа запылал высокий огонь. Могучие зыбкие тени людей заскользили по степи, переламываясь на кустах верблюжьей колючки.

В честь Патимат и для своей радости плясал огонь костра, плясали лихо шоферы.

– Эх, наддай! Наддай! Наддай!

– Стуку, жалко, нету! Земля-то, она мягкая.

Рыжий Кирюшка Деркачев хлестал гопака на старой гармошке. Сам старшина Гриценко ходил в кругу, поводя белыми плечами выцветшей гимнастерки.

Патимат сидела в кузове на мягких мешках, оттуда ей было хорошо видно пляшущих. «Русские тоже танцуют красиво», – думала Патимат, ей было приятно видеть, что эти люди пляшут так же горячо и беззаветно, как и ее народ, и, глядя на них, Патимат окончательно поверила, что попала к хорошим людям.

Колючки горели быстро, проседая с высоты прозрачного пламени зеленым пеплом. Бойцы уже устали плясать и расселись вокруг костра на голой земле. А маленький молдаванин Василе Василака все ходил по степи, сокрушая штыком кусты верблюжьей колючки.

– Чует кошка, чье мясо съела!

– Эй, Василака, отдыхни, родимый!

– Ха-ха-ха!

– Поспи, маленький!

– Гы-гы-ы!

– Поспи, черненький!

– Хо-хо-хо!

Потешались солдаты, когда Василака подходил к костру с новой охапкой.

Поеживаясь, уходил он обратно в степь. И яростно, как на врагов, набрасывался на кусты колючки. Его исколотые пальцы горели, гимнастерка прилипала к спине, а сердце стучало смело и упоенно. Но стоило ему оглянуться и увидеть одинокую фигуру часового на фланге машин, как снова он съеживался.