Том 1. Повести и рассказы

Маленькая жизнь была у Виктора Зворыкина до сих пор, короткая и пресная. Учился в поселковой школе, учиться старался хорошо, как положено. И все он делал в своей жизни как положено: списывать товарищам не давал – это плохо; не дрался – это плохо; ябедничал – это, мол, хорошо, так мать велела. Мать преподавала в той же школе немецкий язык. В ней-то и была вся загвоздка. Полина Владимировна всегда держала сына, что называется, в страхе божием, воспитывая по своему разумению. А разумения у нее было немного. Полина Владимировна отличалась абсолютным отсутствием чувства юмора, она была в этом смысле так же идеальна, как метр-эталон, хранимый в Париже, идеально равен идеальным ста сантиметрам. Маленькая, рыжая, вечно ходившая по дому в папильотках и подозрительно глядевшая на все и на всех узкими глазками, напоминающими дождинки на почерневшем от прели стогу сена, при всей своей крайне неказистой внешности она меняла мужей и помыкала ими как хотела – больше двух лет никто не выдерживал, сбегали, и тогда она брала нового мужа, здесь же, в поселке, в Ростове или привозила из отпуска – летом она регулярно ездила на курорты Кавминвод. Отца Виктора она загнала в могилу еще до того, как переехала в этот пригородный поселок, загнала где-то в Краснодаре, кажется, он был обрусевший грек или армянин – Полина Владимировна не делала разницы между этими нациями, она так и объяснила сыну, когда тот однажды, лет шести от роду, спросил о своем отце: «По-моему, он был какой-то полуармянин или полугрек, фамилия такая глупая, точно не помню – Квадрапопулос или Квадрапян, что-то в этом роде, курил свою дурацкую трубку, вот легкие и не выдержали. А фамилия у него была дурацкая, нам, Зворыкиным, такая ни к чему!»

Единственное, что Виктор крепко запомнил из облика матери, – на безымянном пальце правой студенистой руки массивное обручальное кольцо, которым она больно ударяла его по лбу. Витя Зворыкин был замуштрован до такой степени, что не находил общего языка с ровесниками, был постоянно бит ими и настолько привык к такому состоянию, что никогда не плакал, даже если ему делали очень больно. Как только он окончил школу, Полина Владимировна велела идти на завод учеником токаря, а когда он начал работать, стала отбирать у него зарплату всю, до копейки. «Я на тебя за всю жизнь столько потратилась, что ты у меня за сто лет не отработаешь, – говорила Полина Владимировна, жуя холодную котлету – она постоянно что-нибудь жевала, – одних штанов сколько сносил, ужас! Одна я, несчастная жертва, могла все это вытерпеть. Чтобы через полгода сдал на разряд, – то, что ты сейчас приносишь, не деньги, понял?!» Грозно подбоченясь, она подходила к нему вплотную на своих коротких жирных ногах и совала в лицо короткопалую кисть – по заведенной традиции, он должен был поцеловать ей руку и сказать: «Спасибо, мамаша, вы правы!» Такой был порядок, фраза не менялась, он был выучен этой фразе с трех лет. Полина Владимировна считала целование руки, с одной стороны, благодеянием для отпрыска, с другой – хорошим тоном.

Офицером Виктор Зворыкин стал случайно. В тридцать восьмом году мать привела в дом мужчину лет пятидесяти – еще красивого, высокого, прекрасно певшего украинские народные песни, некоего Сергея Трофимовича Дудыку. Дудыка прожил у них три месяца, а потом затосковал, решил сматываться, он-то и наставил на путь Виктора. «Пора бечь, – сказал однажды Дудыка своему пасынку. – Беги, сынок, беги, пока жив, я всякое видел, а такого крокодила в юбке – никогда!» – «Вам легко говорить, – вздохнул Виктор. – Она везде найдет». – «А ты, сынок, поступай в военное училище, дело законное, я помогу, у меня кореш – заместитель начальника в Киеве, я тебе письмо к нему дам, и езжай, скоро у них набор, не пожалеешь!»

Так они и сделали: выждали, пока Полина Владимировна уехала на Кавминводы, и привели свой заговор в исполнение. Дудыка «смотался» навсегда, неизвестно в какие края, а Виктор убыл с его письмом в Киев.

В училище Зворыкина приняли, кстати сказать, немалую роль сыграло письмо Дудыки. Суровая армейская жизнь показалась Виктору раем, и он так дорожил курсантским званием, служил так истово, что его выпустили с отличием, хотя и заметил при этом заместитель начальника училища, Дудыкин кореш, что надо бы Зворыкину чувствовать себя повольнее с людьми, попроще. Видно, он имел в виду его ретивое буквоедство, пугавшее даже видавших виды училищных командиров. Да, что и говорить, так уж сложилось, что никогда в жизни Виктора Зворыкина не было никакой неположенности, и не так-то легко было ему понять, что не все в жизни можно разложить на черное и белое.

А сейчас ощутил он первый раз боль в сердце и смешанное чувство неуверенности и смущения – в его левом нагрудном кармане лежал квадратный листок, исписанный мелким почерком: рапорт о нарушении командиром роты уставного порядка в обращении с бойцами и о том, что в роте, при попустительстве и потакании мягкотелого, безответственного командира, живет на иждивении неизвестная, подозрительная личность – старуха по имени Патимат.

X