Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

— Глаголе-ев!.. Эй, Глаголев… — закричал всадник.

Мелькнул вверху огонек, и женский голос ответил:

— Что-о-о?..

— Ты, Аннушка?

— Я…

— Вот гостей пымал… Господа к вам идут в гости… Сады смотреть… Сам-то старик спит?

— Нет еще…

— Ну так вот, примайте…

И, обратясь к нам, сказал:

— Ну, давайте деньги… Вот по этой тропке царапайтесь вверх. Как раз в калитку.

Я порылся в кошелке и сунул провожатому в руку полтину. Тот завозился в седле, чиркнул спичку и внимательно осмотрел монету: не надули бы!

— Ну, благодарим… Прощайте-ка.

И, отъехав, крикнул сквозь тьму:

— А я, грешным делом, так и подумал, что вы, современем, варначье. Ха-ха-ха!.. Уж извините…

IX

Наконец-то. Пред нами домик окна в четыре. Крылечком выходит во двор, застроенный сарайчиками, клетушками, навесами. Хотя наружная дверь была настежь, однако доступ в сени преграждался низенькой, странного устройства, калиткой, а за ней, по пояс скрытые, стояли, сгрудившись, трое: высокий с огромной окладистой бородой старик, молоденькая, лет шестнадцати, девушка да пожилая женщина. Старик держал фонарь и, сделав руку козырьком, пристально разглядывал нас. Лица их были бледны, глаза светились тревогой и любопытством.

— Вы кто такие, господа?..

Здороваемся, называем себя…

— A-а… так-так… Милости просим, милости просим… — а сам калитку не отмыкает. Начался допрос: как про него узнали, почему заблудились, кто стрелял? Наконец протянул, перегнувшись через калиточку, руку:

— Ну, здравствуйте-ка… Вот теперь пожалуйте. — Вынул из скобок запор, отворил дверцу.

— Аннушка, внеси ружьишки-то в комнату…

Та, конфузливо улыбнувшись, взяла стоящие в углу три ружья и, хихикнув, скрылась в комнаты, а старик сказал:

— Вы, милостивые государи, изрядно-таки напугали нас… вишь, какой гостинец был для встречи при готовлен… Уж извините… Живем в страхе… Место глухое… Вот также прошлым летом…

И он рассказал, как их чуть не убили какие-то проходимцы с золотых приисков.

— Это не вы ли нам голосок подавали? — спросил Вася девушку. Та суетилась, накрывала на стол, возилась возле самовара.

— Я… — улыбнулась, стрельнув глазами.

— А мы вас за русалочку приняли. Почему ж вы не откликнулись нам, злодейка?

— Потому, как Порфирий Яковлевич не велели. Мы попервости подумали, что евоный сын с города едет, Михайло… А потом слышим — нет: чужие, да много…

— Не только кричать… хе-хе-хе, — смеялся старик, — я и огонь-то велел в дому погасить… В тайге опаска не вредит… А народ всякий бывает… Иной хуже зверя…

— Сколько верст до Бии считаете? Мы оттуда шли…

— Семнадцать…

— Семнадцать?! Ллловко!!

Мы с таким волчьим аппетитом набросились на свежее роскошное сливочное масло, на чай, на душистый, только что подрезанный мед, что, — не знаю, как товарищам, — а мне было-таки стыдненько.

Нас засыпали вопросами. Мы отвечали, сами спрашивали, много смеялись, но что отвечали и о чем спрашивали — хорошенько не помню, очень хотелось спать. Да и товарищи изрядно позевывали.

Помню только очень хорошо, как среди чая Глаголев куда-то исчез с ключами и фонарем и минут через десять явился с яблоками в корзине.

Все мы очень дивились, всячески рассматривали яблоки: и на ладони взвешивали, и на свет смотрели. Наконец стали есть. Петр Николаевич, по обыкновению своему, священнодействовал. Чрез полчаса мы разбросили на полу свои «азямы» и кой-какую хозяйскую «лопотину», грохнулись как попало и уснули богатырским сном.

X

В путь двинулись, неся по очереди два пудовых ящика меду. Потом, на полдороге этот мед мы трижды прокляли, так как ящики оттянули нам руки. Мой ящик был связан лычной веревкой с большой петлей. Я умудрился петлю надеть на шею, и ящик все время тянул меня вперед, нагибая к земле. Я пыхтел, спотыкался на кочки, но все-таки кое-как подвигался. Дорога была скверная, и ее тоже пришлось проклясть трижды.

Назад шли ровно пять часов.

Домой пришли втроем: Вася остался у молодой красивой заимочницы — купить свеженьких яичек, да шанежек…

— Эй, позовите-ка сюда лоцмана!

Пришел. Взглянул на нас — смекнул, в чем дело — стоит, виновато улыбается. Глаза бегают.

— А сколько верст отсюда до Глаголева?

Молчит, смотрит на нас, улыбается. Потом снял картуз, изо всех сил поскреб темя, опять надел и тогда только, с виноватой ужимочкой, ответил:

— Да верст поди шесть… Либо девять…

Мы взялись за бока и покатились со смеху.

А лоцман, поцапывая по очереди то бока, то спину, бубнил:

— Кто е знат… Знамо, не меряно… Все говорили быдто, что четыре.

КОЛДОВСКОЙ ЦВЕТОК

I

Дедушка Изот — настоящий таежный охотник, медвежатник. Вдоль и поперек на тысячу верст тайгу исходил: белковать ли, медведей ли бить — первый мастак. А соболь попадет — срежет за милую душу и соболя. И чего-чего он только не видал в тайге:

— Ты думаешь, эту просеку люди вели? Нет… Это ураган саданул, ишь какую широкую дорогу сделал… А меня, парень, почитай на сотню сажен отмахнуло вихрем-то, сколь без памяти лежал. А молодой еще тогда был, самосильный…

Изот и леших сколько раз в тайге видал: